КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Сама, никто не позволялъ, — отвтила Наташа, вытирая слезы кончикомъ головнаго платка. — Длайте со миой, что угодно, есть на то воля ваша, а я не могу, не могу!

— Что ты не можешь? Въ чемъ дло? Ты мн толкомъ отвчай!

— Не могу. Конечно, я раба ваша, а только сердце у меня тоже есть и любить ему заказа нтъ, ну, я люблю, люблю! Узнала, что къ вамъ барыню Коровайцеву привезли, хотла на себя руки съ тоски да съ горюшка наложить, да сперва захотла васъ повидать, на... на эту барыню взглянуть...

Наташа не договорила и опять заплакала.

— Дура! — безъ гнва проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Ты что же вообразила? Жениться я, что-ли на теб долженъ?

— Ничего я, сударь, не вообразила, знаю я, что есть я ваша раба и что, поиграмши со мною, вы

бросите меня, а любить все же люблю. Если-бъ вы невсту себ избрали, барышню, такъ я только плакала бы, а вамъ да ей счастья желала бы, любви да согласія, а то... чужую жену вы взяли.

— Ну, ну, молчать! — перебилъ Павелъ Борисовичъ. — Это еще что? Не выговоры ли ты мн читать будешь?

— Горе только она принесетъ вамъ, несчастье, — продолжала Наташа. — Мужа бросила, домъ покинула, такъ какое ужь тутъ отъ нея счастье?

— Я говорю теб, чтобы ты замолчала! По настоящему, слдовало бы тебя проучить за самовольщину, ну, да такъ и быть, прощаю. Изволь бросить эти глупости и помнить, кто ты. Скажите, какая еще Аркадія! Глупая ты двчонка! Неужели я долженъ каждой своей крпостной двк давать отчетъ? Ты съ ума сошла, я избаловалъ тебя, но помни, что я боле такихъ выходокъ не потерплю. Въ „Лаврикахъ“ найдутся и для тебя березы, ты меня знаешь.

— Прикажите хоть сейчасъ на конюшню отвести, до смерти запорите, я и словечка не вымолвлю супротивъ васъ, подъ розгами умирая, а ее, бглую барыню эту, я изведу!

— Молчать! — бшено крикнулъ Павелъ Борисовичъ. — Ты съ ума сошла, негодница! Вонъ сію минуту, а если я еще разъ услышу что нибудь подобное, такъ я тебя свиней пасти пошлю, въ посконный армякъ прикажу одть!

Павелъ Борисовичъ позвонилъ.

— Проводить Наташку въ людскую, — приказалъ онъ вошедшему лакею, а ко мн Матрену позвать! Столъ готовъ?

— Накрытъ-съ.

— Велть подавать!

Пришедшей Матрен Павелъ Борисовичъ приказалъ выдать Наташ матеріи на два платья и деньгами двадцать пять рублей, поселить ее въ двичьей и пріискать жениха.

— Спросишь ее, не правится ли ей кто нибудь изъ дворовыхъ, а то такъ вольнаго найти, — заключилъ онъ. — Сказать ей, что я награжу ее, а въ домъ теперь не пускать. Она, дура, скучать вздумала, слезы тутъ пустила, такъ не вздумала бы она барыню увидать да говорить ей что нибудь. Скажи, что за малйшую попытку я шкуру спущу. Избаловали двченку, Богъ знаетъ что вообразила!

— Много разъ вамъ докладывала объ этомъ, батюшка баринъ, — замтила Матрена.

— Дура ты, вотъ что! Стану я тамъ думать еще о твоихъ докладахъ! Теб дана воля надъ ними, ну, и должна наблюдать, взыскивать. Полагаю, что я не прогнвался бы, еслибъ ты ее проучила какъ слдуетъ да внушила, что она такое!

Павелъ Борисовичъ переодлся и вышелъ къ столу. Пришла и Катерина Андреевна.

— Я все въ томъ же туалет, — съ улыбкой обратилась она по-французски къ Скосыреву. — Хозяинъ долженъ извинить меня.

— Вы прекрасны во всякомъ туалет, но вы, конечно, знаете, что сотни ихъ къ вашимъ услугамъ. Завтра прідетъ изъ Москвы портниха француженка и привезетъ журналы, вамъ останется только выбрать фасоны и матеріи. Надюсь, что вы не будете щепетильничать?

— Я ваша теперь, приказывайте! — отвтила Катерина Андреевна.

Ей было весело, хотя немного и жутко. Она съ улыбкой оглядывала столовую, сервизъ, лакеевъ въ срыхъ ливрейныхъ фракахъ и блыхъ перчаткахъ, дворецкаго, который безмолвно, но съ искусствомъ опытнаго дирижера распоряжался обдомъ. Обдъ былъ изысканный, тонкій, вино Павелъ Борисовичъ выписывалъ изъ-за границы, фрукты были изъ его собственной оранжереи и изъ его погребовъ. Весело сверкалъ хрусталь на стол, блестло серебро, восемь восковыхъ свчей въ тонкихъ серебряныхъ подсвчникахъ освщали столъ, а топящійся каминъ — всю столовую, большую комнату съ дорогими гобеленами и картинами на сюжеты „мертвой натуры“. За обдомъ, кром Павла Борисовича и Катерины Андреевны, присутствовалъ раззорившійся и немного „тронувшійся умомъ“ дворянинъ Чижовъ, исполняющій въ имніи Павла Борисовича роль и приживальщика, и шута, и отчасти домашняго секретаря. Послднія обязанности

Чижовъ исполнялъ, впрочемъ, только тогда, когда не былъ пьянъ, а это случалось съ нимъ не часто. Онъ же былъ и чтецомъ Павла Борисовича, читая ему посл обда и на сонъ грядущій стихи. Писалъ онъ стихи и самъ на разные торжественные случаи и считалъ себя поэтомъ.

Чижову было лтъ пятьдесятъ, но онъ казался моложе, такъ какъ бороду и усы брилъ, а волосы на голов красилъ. Обыкновенно онъ одвался въ срую чемарку [10] съ плисовымъ [11] воротникомъ и въ гороховаго цвта панталоны, но по торжественнымъ днямъ или когда были гости носилъ синій фракъ съ позолоченными пуговицами, жабо, блый жилетъ и атласные черные панталоны въ чулки. Трезвый Чижовъ былъ деликатенъ, застнчивъ, велерчивъ, но въ пьяномъ вид грубилъ, угрожалъ и лзъ въ драку. Тогда его запирали въ холодную комнату и выпускали только по вытрезвленіи. Звали его Капитонъ Ниловичъ, но это имя употреблялось только прислугой, — Павелъ Борисовичъ и вс его гости звали Чижова Купидономъ или Купидончикомъ.

10

ЧЕМАРКА — Род мужской верхней одежды до колен, в талию, с длинным разрезом сзади.

ЧЕМАРА, ЧЕМАРКА (польск.). Род однорядного, обшитого мехом сюртука у западных славян. (Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.- Чудинов А.Н., 1910.).

ЧЕМАРКА (польск.). Род польского сюртука в виде кафтана. (Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней.- Михельсон А.Д., 1865.).

11

Плисовый — изготовленный из плиса.

Плис — разновидность хлопчатобумажного бархата с несколько большей, чем у последнего, длиной ворса. В XIX веке существовало несколько сортов плиса – вельвертин, бивер. Плис в России носили все, но богатые крестьяне и купцы шили из него нарядную одежду, а дворянство использовало плис в качестве ткани для домашнего костюма. Плис использовался не только для одежды, а позднее – мебельной обивки, но и для изготовления мягкой, спокойной обуви.

Теперь Чижовъ былъ совершенно трезвъ, блисталъ изысканнымъ туалетомъ и былъ галантенъ, какъ никогда. Расшаркался онъ съ Катериной Андреевной по всмъ правиламъ искусства, но былъ съ нею холоденъ: онъ немного ревновалъ Павла Борисовича къ этой гость, полагая, что при ней не будетъ уже той воли и того блага ему, Купидончику. Свое неудовольствіе онъ выражалъ меланхолическимъ видомъ, склоненіемъ головы на бокъ и глубокими вздохами.

— Вы что то сегодня не веселы, Купидончикъ, — обратился къ нему Павелъ Борисовичъ за десертомъ. — Здоровы ли вы?

— Здоровье мое въ вожделнномъ состояніи, благодарю васъ.

— Но почему же вы такъ скучны?

— Не могу же я, государь мой, бытъ постоянно порхающимъ, какъ птичка въ рощ.

— Скажите! Ну, а если я вамъ прикажу подать вашъ любимый кубокъ венгерскаго, скука ваша пройдетъ?

Чижовъ безмолвно пожалъ плечами.

— Подать Капитону Ниловичу его кубокъ! — приказалъ Скосыревъ.

Кубокъ вмщалъ въ себ три четверти бутылки, и, когда Чижовъ выпивалъ этотъ кубокъ, наполненный дорогимъ душистымъ виномъ, то длался необыкновенно разговорчивъ, веселъ, плъ, декламировалъ, смялся, но съ мста сойти не могъ: извстно, что старыя венгерскія вина дйствуютъ на ноги. Его заставляли тогда плясать, танцовать менуэтъ съ хорошенькою Дашей, танцовщицей, и онъ, путаясь ногами и спотыкаясь, падалъ каждую минуту. Пилъ онъ венгерское вино съ наслажденіемъ, дрожалъ даже и захлебывался. Иногда, по знаку Павла Борисовича, вмсто вина, въ кубокъ наливали уксусу, и тогда Чижовъ вскакивалъ, бросался на дворецкаго и гонялся за нимъ по комнатамъ, а кто нибудь изъ лакеевъ подставлялъ ему ноги, и онъ летлъ на полъ. Эти потхи бывали только въ дни большихъ попоекъ; тогда надъ Чижовымъ продлывали штуки и почище.