КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

XIII.

Мечта Ивана Анемподистовича Латухина сбылась. Надя сдлалась его невстой, невстой полноправною, свободною. Дней пять тому назадъ, Шушеринъ принесъ ему и торжественно вручилъ „вольную“, совершонную въ палат гражданскаго суда, отъ гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева на имя крпостной его, Скосырева, двки Надежды Игнатьевной Грядиной. Въ ноги поклонился Иванъ Анемподистовичъ Шушерину, принимая эту бумагу, тотчасъ же заплатилъ ему условленную сумму денегъ и передъ образами побожился, что устроитъ и выведетъ въ люди его племянниковъ.

Запировали и загуляли вс въ дом Ивана Анемподистовича. Прислуг

и прикащикамъ были выданы подарки, харчи во вс эти дни отпускались по-праздничному, стряпуха, съ приглашенною помощницей, съ утра до ночи пекла, варила и жарила, а Маша и созванныя гостить подруги ея шили невст приданое. Въ горницахъ Ивана Анемподистовича сидли, чинно бесдуя, старушки, родственницы и знакомыя его матери; въ свтелкахъ пли съ утра до ночи двушки, подруги невсты и Маши, а вечеромъ каждый день собирались гости, то на „сговоры“, то на „помолвку“, то просто на „двичьи вечера“ невсты. Надя разцвла и еще больше похорошла. Стыдливо держась съ подругами при гостяхъ, она бросалась на шею желанному жениху, когда оставалась съ нимъ вдвоемъ, а то плакала, то смялась отъ радости.

— Милый ты мой, желанный, хорошій, да неужели вс горя наши кончились, и я свободная, вольная? — говорила она.

— Вольная, Надюша, какъ птичка вольная! — весело отвчалъ Иванъ Анемподистовичъ. — Вотъ она, бумага-то, въ ларц у меня лежитъ.

— Покажи мн ее, покажи, Ваня, я еще разокъ хочу взглянуть на нее.

— Гляди, Надюша. Вотъ она. Вотъ гербъ государственный, вотъ печать, номеръ, а вотъ подписи господъ начальниковъ и судей. Въ книги казенныя записана эта бумага, а книги прошнурованы, печатью скрплены.

— Голубчикъ, стою-ли я того, что ты за меня перенесъ, что денегъ переплатилъ? — спрашивала Надя, ласкаясь къ жениху.

— Ужели не стоишь? Кабы не стоила, не платилъ бы.

— Бдный ты мой! Другіе берутъ невстъ съ приданымъ, на возахъ за невстами то добра привозятъ, а ты безприданницу берешь, да еще и деньги за меня платишь!

— Приданое теб господинъ Скосыревъ дастъ...

— Твоими то деньгами?

— А, что толковать объ этомъ! Не приданое мн нужно, Надежда, а человкъ, другъ на всю жизнь, а ты ли мн не другъ? Не видалъ я краше тебя человка на свт, да и душа у тебя свтлая, сердце золотое. Охъ, ты, ласточка моя, голубка блая! Купилъ я тебя и ужь никому не отдамъ, попала изъ неволи въ неволю, изъ огня въ полымя. Увидишь, какой я есть человкъ!

Порой темная думка налетала на счастливаго жениха и туманила его свтлую радость, подумывалъ онъ о подлог, который они совершили, помщика обманули, но онъ гналъ эти думы и вспоминалъ успокоительныя рчи Шушерина.

— И не думай объ этомъ! — говорилъ Шушеринъ. — Благо дло сдлано, вольная выдана, а тамъ и думать нечего. Обвнчаешься — и длу конецъ. Надо теб было бы посл внца къ Павлу Борисовичу на поклонъ създить, съ визитаціей, какъ промежду господъ говорятъ, ну, да мы этого не сдлаемъ ужь, скажемъ, что молодая де захворала, а тамъ, сейчасъ же посл Пасхи, баринъ заграницу удетъ, да и забудетъ тебя съ твоей Надей. Благо, что тайну нашу знаютъ только люди близкіе, не выдадутъ, а какъ обвнчаешься, такъ и длу конецъ, не развнчаютъ, а обманъ Павелъ Борисовичъ проститъ, коли и узнаетъ. Да и не узнаетъ, вотъ что главное. Нешто ему до насъ! У него и самого зазноба теперь на ум, а въ мысляхъ — уголовщина.

Шушеринъ пріятельски повдалъ Латухину все, что длалось у Павла Борисовича. А длалось тамъ вотъ что: раненый Черемисовымъ помщикъ Коровайцевъ скончался и передъ смертью принесъ на гусара жалобу не за нанесеніе раны, которая была вызвана насиліемъ его, Коровайцева, и оскорбленіемъ

офицерской чести, а за то, что гусаръ похитилъ у него жену, увезъ ее силою, укралъ. Не дождавшись ршенія на принесенную жалобу, Коровайцевъ умеръ, но дло пошло своимъ путемъ, и Черемисовъ былъ арестованъ, сидлъ на гауптвахт и отписывался на запросы и справки. Онъ и не подумалъ даже вмшивать въ дло Павла Борисовича, а отвчалъ, что жену дворянина Коровайцева увезъ самъ, полюбивъ ее, а о настоящемъ ея мстопребываніи ничего не знаетъ. Самъ Павелъ Борисовичъ увдомилъ тогда слдственную по этому длу коммиссію о томъ, что вдова убитаго Коровайцева находится у него, что въ похищеніи ея онъ принималъ дятельное участіе и что Катерина Андреевна Коровайцева желаетъ вступить съ нимъ въ бракъ. Получивъ это увдомленіе, коммиссія по длу о корнет Ахтырскаго гусарскаго полка Черемисов списалась съ палатой уголовнаго суда, и палата предала суду отставного гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева и вдову дворянина Коровайцева, — перваго за насиліе, учиненное надъ замужнею женщиной, а вторую — за побгъ отъ мужа. Вмшалась консисторія, и дло заварилось и затянулось на долгіе года, какъ водилось тогда; цлыя стопы, цлые воза бумаги должны быть исписанными по этому длу.

Павелъ Борисовичъ нанялъ ходатая изъ отставныхъ чиновниковъ палаты уголовнаго суда и поручилъ ему дло, нисколько не смущаясь, но жениться на Катерин Андреевн ему было пока нельзя, и вотъ это то обстоятельство смущало и безпокоило его. Такимъ образомъ и было Павлу Борисовичу не до подлога, совершеннаго Латухинымъ. Онъ весь отдался любви и заботамъ о новой жизни, весь отдался Катерин Андреевн, которая внушила ему страсть пылкую, неудержимую, — страсть, охватывающую человка лишь на склон лтъ послднимъ, „девятымъ валомъ“, способнымъ и выкинуть на берегъ къ тихой пристани, и разбить о скалу.

Латухину и Над можно было быть покойнымъ и не думать о Павл Борисович, но тмъ не мене, Шушеринъ, заходя иногда попировать къ счастливому жениху, совтовалъ ему дла въ долгій ящикъ не откладывать.

— Обвнчайтесь и длу конецъ, — говорилъ управляющій, — не зачмъ вамъ тянуть да откладывать.

Одинъ разъ вечеркомъ Шушеринъ пришелъ чмъ то озабоченный и особенно настаивалъ на скорйшей свадьб.

— До масляницы еще время достаточно, Ефимъ Михайловичъ, успемъ обвнчаться, — отвтилъ Латухинъ. — Надо приданое приготовить, батюшка, то, се; хлопотъ не мало, сами изволите знать.

— А ты, голубчикъ, не дремли, — возразилъ на это Шушеринъ. — Приданое можно и посл свадьбы нашить, дло домашнее. Смотри, чтобы препоны какой не вышло.

— Какая же можетъ препона быть?

— Мало ли какая. Купилъ невсту, да вдь не безъ грха, самъ знаешь. Ежели обвнчаетесь, такъ отнять мудрено, а пока еще невстой состоитъ — возможно, имя въ виду, что куплена то Надя при помощи подлога. Мн тебя жаль, а я то ужь выкарабкаюсь какъ нибудь. Есть тутъ заковыка одна, человчекъ одинъ намъ помшать можетъ.

„Заковыка“ эта состояла вотъ въ чемъ: одинъ разъ вечеркомъ Ефимъ Михайловичъ кушалъ у себя въ горниц чай и читалъ какую то душеспасительную книгу, какъ въ комнату къ нему вошелъ любимый барскій камердинеръ Порфишка. Съ трудомъ узналъ Шушеринъ барскаго любимца. Давно небритый, съ опухшимъ отъ сильнаго пьянства лицомъ, съ налитыми кровью глазами, Порфирій самъ на себя не былъ похожъ. Одтъ онъ былъ въ дубленый полушубокъ и въ валеные сапоги, въ рукахъ держалъ палку и барашковую шапку.

— Порфирій! — съ удивленіемъ воскликнулъ Шушеринъ, поднимая на лобъ очки въ серебряной оправ. — Какими ты судьбами попалъ сюда изъ Лавриковъ? Отъ барина?