КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

Порфирій поставилъ палку въ уголъ, бросилъ шапку и слъ на стулъ, не дожидаясь приглашенія. До сей поры онъ при управител садиться не смлъ.

— Самъ ушелъ, — угрюмо отвтилъ онъ. — Бжалъ.

— Какъ бжалъ? — воскликнулъ Шушеринъ и притворилъ дверь въ сосднюю комнату.

— А какъ вотъ бглые бгаютъ.

— Да что же случилось, Порфиша? — тревожно спросилъ Шушеринъ. — Я что то въ толкъ не возьму.

— А то и случилось, что вы, Ефимъ Михайловичъ, обманщикъ и жизни моей погубитель...

— Какъ?!

— Небось

не знаешь? — насмшливо спросилъ Порфирій. — Прикрылъ я твой обманъ воровской, дозволилъ вамъ съ купцомъ Латухинымъ Надьку обманомъ купить, а ты мн за это что общалъ?

— Общалъ, Порфиша, Лизавету изъ Чистополья въ Лаврики переслать и устроить ее за тебя. Я помню это, знаю и устрою.

Порфирій злобно взглянулъ на Шушерина и покачалъ головой.

— Ахъ, ты, Іуда, Іуда! — проговорилъ онъ. — Отдали Лизу за Архипку, сгубили ее...

— Какъ?

Шушеринъ даже вскочилъ съ мста.

— Какъ отдали?... Порфиша, родной, Богомъ теб клянусь, что я этого не зналъ. Гршенъ я тмъ, что позамедлилъ маленько, а баринъ, стало быть, помимо меня бурмистру отписалъ объ этомъ. Порфиша, голубчикъ, прости ты меня Христа ради! Я теб, Порфиша, заплачу, денегъ теб дамъ, а Лизу твою отниму отъ Архипки, отдамъ ее теб.

— Поздно, сударь Ефимъ Михайловичъ! Лиза сбжала, поймана и въ город Владимір въ острог сидитъ.

— Ахъ, горе какое! — съ непритворною тоской воскликнулъ Шушеринъ.

— Горе теб? Боишься что я про твой обманъ насчетъ Надьки барину донесу? А мн то какое горе, а Лиз то? Сколько тиранства перенесла она, побоевъ! Сказываютъ чистопольевскіе мужики, что и до весны не доживетъ, помретъ въ острог.

Порфирій тряхнулъ головой.

— На тебя я барину донесу, это ты знай! — со злобой сказалъ онъ. — Не видать твоему долгополому купцу Надьки, какъ мн Лизы не видать, а пока я гулять хочу въ Москв, денегъ мн давай.

— Порфиша, родной, я тебя угощу, я теб денегъ дамъ, судьбу твою устрою, ты ужь меня прости, Порфиша, земно теб кланяюсь.

Шушеринъ поклонился, коснувшись рукою пола.

— Ладно, увидимъ тамъ, а пока денегъ мн дай, гулять хочу.

— Да какъ же такъ, Порфиша? — замялся Шушеринъ. — Ушелъ ты въ Москву самовольно, баринъ явку подастъ.

— А ты укрывай меня, — съ дерзкимъ смхомъ перебилъ Порфирій. — А то не хочешь ли задержать? Кликни людей, вели связать да въ вотчину отправить. Ха, ха, ха... Не отправишь, Ефимъ Михайловичъ, шкуру свою оберегаючи.

— Порфиша, — ласково и вкрадчиво заговорилъ Шушеринъ, присвъ рядомъ съ лакеемъ, — Порфиша, а ты, голубчикъ, вернись лучше въ Лаврики, будь другъ! Я теб денегъ дамъ, подводу снаряжу...

— Пой Лазаря то! — со смхомъ перебилъ Порфирій. — Какого бса я въ Лаврикахъ постылыхъ длать буду? Я хоть погуляю тутъ, душу отведу, изъ трактира въ погребокъ перепархивать буду, съ пріятелями горе свое забуду. Мн и ты денегъ дашь и купецъ Латухинъ дастъ, потому какъ я васъ обоихъ погубить могу. Не желаю

и въ Лаврики, провались они въ таръ-тарары!

— Порфиша, да вдь тебя схватятъ здсь, какъ бглаго...

— А я скажу, что живу-де я въ Москв по приказу господина моего, Павла Борисовича Скосырева, и порукой-де въ томъ управитель его Ефимъ Михайловъ Шушеринъ. Откажешься, что ли? Ха-ха-ха! Я надъ тобой потшусь, Шушеринъ, ты мн теперь не страшенъ, нтъ!

Шушеринъ принужденъ былъ дать Порфирію денегъ и отпустить его „гулять“. Всю ночь думалъ объ этомъ неожиданномъ случа Шушеринъ и на утро особенно настаивалъ у Латухина на скорйшей свадьб, но настоящей причины своей настойчивости не сказалъ.

Порфирій, между тмъ, пилъ, гулялъ, бражничалъ и буянилъ. Оставшаяся въ Москв дворня понять не могла послабленій, которыя оказывалъ строгій и безпощадный Шушеринъ Порфирію, тмъ боле, что дворн извстно было о приказ барскомъ: поймать скрывшагося изъ Лавриковъ Порфирія и прислать въ имніе.

— Ужь не ладитъ ли Шушеринъ поставить Порфишку „охотникомъ“ за племянника? — догадывалась дворня. Порфирій именно походилъ теперъ на нанятаго „охотника“, идущаго добровольно въ солдаты за какого-нибудь зажиточнаго парня, попавшаго въ рекрутскую очередь. Въ ту пору, да и потомъ, гораздо поздне, такихъ „охотниковъ“ было не мало, и они именно такъ бражничали и ломались надъ нанимателемъ, какъ „ломался“ Порфирій надъ Шушеринымъ.

— Гляди, что „охотникомъ“ его ставитъ за старшаго племянника, который въ купеческой контор служитъ, — говорили дворовые.

— А баринъ то нешто отпуститъ Порфишку! — возражали другіе.

— Шушеринъ обойдетъ барина, какъ ему надо, особливо когда Порфиша запилъ да забаловалъ. На кой онъ шутъ барину такой то? Одно дло — подъ красную шапку.

А Порфирій посмивался только и продолжалъ гулять. Въ расшитомъ шелками романовскомъ полушубк, въ красной рубах и плисовыхъ шароварахъ, заломивъ шапку на затылокъ, съ череповскою гармоникой ходилъ онъ изъ трактира въ трактиръ, изъ погребка въ погребокъ и кутилъ. Являясь домой пьянымъ, онъ буянилъ, дрался и грубилъ Шушерину. За одну десятую такихъ поступковъ другого, будь это самый почетный членъ дворни, — Шушеринъ отодралъ бы до полусмерти и дома, и въ части, а Порфирія онъ только уговаривалъ да ласкалъ, да угощалъ настойками.

Какъ то разъ вечеркомъ Иванъ Анемподистовичъ, заперевъ лавку, возвращался домой съ гостинцами для невсты. Подходя къ дому, онъ увидалъ, что работникъ его отгонялъ отъ воротъ рослаго парня въ дубленомъ полушубк съ гармоникой въ рукахъ. Парень былъ пьянъ, кричалъ, размахивалъ руками и лзъ въ калитку, отталкивая работника.

— Это что такое? — спросилъ Иванъ Анемподистовичъ, подходя. — Что это за человкъ?

— Да вотъ лзетъ до твоей милости, — отвчалъ работникъ. — Сказываетъ, что дворовый-де человкъ помщика Скосырева и хочетъ поздравить тебя съ запорученною невстой.