КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)
Шрифт:
Съ наслажденіемъ выпивъ кубокъ, Чижовъ сдлался веселъ, раскраснлся.
— Хорошо! — проговорилъ онъ, помахивая рукою.
„Весело, — хоть на мгновенье,
Бахусомъ наполнивъ грудь,
Обмануть воображенье —
И въ былое заглянуть!“ [12]
— А какъ это „на смерть кучера Агаона“, какъ? — смясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ.
— Ну, что это-съ, это не возвышенное...
— Прочитай, теб говорятъ!
Чижовъ поднялъ
12
Дельвиг А.А. "К мальчику" (между 1814 и 1819).
„Умолкло все съ тобой! Кухарки слезы льютъ,
Супруга, конюхи внки изъ сна вьютъ,
Глася отшедшему къ покою:
Когда ты умеръ, шутъ съ тобою!“ [13]
— Ха, ха, ха! — засмялся Скосыревъ. — Это стихотвореніе онъ, можете себ представить, прочиталъ на могил моего умершаго кучера. Когда онъ началъ, вдова кучера заплакала, но когда были произнесы послднія слова, вдова бросилась на Купидончика, схватила его за волосы, и бднаго декламатора насилу отняли у бабы.
13
Дельвиг А.А. "На смерть кучера Агафона" (между 1814 и 1817).
— Не возвышенно-съ, — проговорилъ Чижовъ. —Застольная бесда должна быть внчана розами, сопровождаема пніемъ и музыкою, особливо ежели предсдательствуетъ богиня красоты и граціи, вотъ какъ он.
Чижовъ указалъ на Катерину Андреевну.
— Ты ужь влюбился? — спросилъ Скосыревъ.
— Что-жь, я красоты поклонникъ, но, взирая на нихъ, я ощущаю только хладъ въ моей душ.
— Это почему?
— Такъ-съ.
Чижовъ уныло опустилъ голову.
— Намъ на холостомъ положеніи веселе было, — продолжалъ онъ. — Пніе и танцы, розы и тимпаны, рой веселыхъ красавицъ и звонъ бокаловъ, а теперъ что-же-съ? Теперь пойдетъ не то...
— Ну, безъ нытья! — перебилъ Скосыревъ. — Знаешь, я не люблю, когда ты брюзжать начнешь. Изволь что-нибудь веселое разсказывать.
— Веселое-съ? Могу. Сударыня, вы въ качеств чего же вступили въ сей домъ? Ежели невстою, то вдь у васъ есть супругъ, который можетъ васъ по этапу вернуть, а ежели...
— Вонъ! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и голосъ его раскатился по всему дому.
Чижовъ съ трудомъ поднялся, пробормоталъ что то и вышелъ изъ столовой при помощи дворецкаго.
— Pardon, — обратился Скосыревъ къ Катерин Андреевн, подымаясь изъ-за стола. — Я сію минуту.
— Вы, конечно, не тронете его? — спросила его молодая женщина. — Онъ такой жалкій, несчастный.
— Конечно, нтъ; я только распоряжусь убрать его, а то начнется представленіе, я его знаю.
Павелъ Борисовичъ догналъ Чижова черезъ три комнаты. Дворецкій велъ его, внушительно наставляя и читая ему нотацію.
— Не пристойно, сударь, ведете себя и не умете цнить благодяній, кои вамъ Павелъ Борисовичъ оказываютъ. Есть вы все-таки дворянинъ,
— Ну, ну, молчать, хамъ, молчать! — бурлилъ Чижовъ. — Отъ чужихъ женъ не увози, не длай столь низкихъ пассажей...
Скосыревъ схватилъ Чижова за воротникъ и такъ встряхнулъ, что фракъ затрещалъ но всмъ швамъ.
— Ты что же это, гадина, вздумалъ? — обратился Павелъ Борисовичъ къ присвшему Чижову. — Дерзости дам говорить, гость моей? Ты что же, хамъ, лакей, который господскаго куска хлба жалетъ и завидуетъ? Запереть въ хлвъ прикажу на хлбъ и на воду, въ дерюгу одну!.. Не пускать его къ моему столу никогда, а теперь въ холодную на всю ночь!
— Благодтель, Павелъ Борисовичъ, прости! — залепеталъ Чижовъ, распуская пьяныя слезы. — Холодно въ чулан то, знобитъ, жестко, а вдь я старый ужь человкъ, кости у меня ноютъ, мн бы на теплую постельку посл обда, поспать бы мн...
— Такъ зачмъ же ведешь себя такъ? Какъ ты смлъ сказать дерзость Катерин Андреевн?
— Съ тоски. Не будетъ намъ такого житья при ней, не будетъ...
— Кому это вамъ?
— Всмъ, родненькій, всмъ.
— А, это тутъ толки пошли, пересуды, догадки? Всполошилось болото, заквакали вс?
— Вс, благодтель, вс, Наташа вонъ плачетъ, рыдаетъ. Дашенька слезы льетъ изъ голубыхъ очей, клюшница мн на завтракъ ватрушечки не дала: не до тебя, говоритъ, горюнъ; теперь бглую, говоритъ, жену ублажать да откармливать будемъ...
Павелъ Борисовичъ выпустилъ Чижова и обратился къ дворецкому:
— Унять это болото! Слышишь? Чтобъ я больше подобнаго слова не слыхалъ, рожи постной не видалъ! Отъ клюшницы отобрать ключи и передать Матрен и пусть Матрена сію же минуту накажетъ Дашку какъ слдуетъ, да сказать и Наташк, что ей то же будетъ, а этого вотъ отправить во флигель и туда носить ему столъ и чай, не выпускать. Тутъ бунтъ какой-то, смотри у меня! Я шкуру со всхъ спущу, сошлю всхъ!
Павелъ Борисовичъ повторилъ свои приказанія вытянувшемуся въ струнку дворецкому и пошелъ въ столовую.
— Послать ко мн Порфишку, — приказалъ онъ уже на ходу. — Что я его не вижу?
— Онъ запилъ, Павелъ Борисовичъ, и буянитъ. Я распорядился его въ чуланъ запереть.
— Это еще что?
— Да прибылъ мужикъ изъ Чистополья и сказалъ, что сосланную туда Лизавету за Архипку замужъ выдали-съ, а Порфирій располагалъ жениться на ней, давно у нихъ сватанье это шло.
— Ну, ничего, пройдетъ. Не трогай его. Отпустить его въ людскую и присматривать, а пьянствовать можетъ три дня, больше не давать. Ко мн Скворчика послать.
Катерина Андреевна задумчиво обрывала втку винограда и запивала венгерскимъ, когда вернулся Павелъ Борисовичъ. Онъ выслалъ лакеевъ и слъ у ногъ Катерины Андреевны на низенькой скамеечк.
— Ты, конечно, не обидласъ на этого пьянаго дурака? — спросилъ онъ, цлуя руки молодой женщины. — Извини, что я напоилъ его.
— Ничего, мой милый, мой хорошій. Я ни о чемъ не думаю, кром того, что я твоя, что для меня настало счастье, но я немного боюсь: тутъ у меня много враговъ, недоброжелателей, вс на меня, вс боятся меня и ненавидятъ.