КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Прикажутъ, такъ покланюсь, а пока не слыхивала еще. Я не почитала вашу милость за гостью потому, что допрежь того къ барину, если и зжали госпожи, такъ съ мужьями, съ родителями. Думалось мн, что барыни одн къ холостымъ господамъ не здятъ.

Катерина Андреевна сверкнула глазами и скрестила на груди руки. Она знала, что эта хорошенькая двушка очень близка къ Павлу Борисовичу и чувство ревности, обиды, зависти до боли охватило Катерину Андреевну, но она сдержалась и покойно проговорила:

— Ну, ты хоть и пвица, и франтиха, а очень глупа. Впрочемъ, это ничего, — тебя научатъ быть поумне, а пока я теб вотъ что скажу: я невста Павла Борисовича и скоро наша свадьба, такъ мн нужны ловкія и расторопныя горничныя, вотъ я тебя и сдлаю своей

горничной, а ты ужь постарайся угодить мн и заслужить мою милость.

Наташа улыбнулась.

— Сперва, чай, похороны будутъ, а потомъ ужь и свадьба? — спросила она.

— Что?

— Сперва, молъ, надо мужа вашей милости уморить да похоронить...

— Вонъ! — рзкимъ крикомъ перебила Катерина Андреевна. — Ты будешь наказана за твои дерзости, скверная двка, а если не уймешься, такъ я уйму тебя, слышишь? Я уйму! ступай вонъ!

Наташа повернулась и вышла.

Когда Павелъ Борисовичъ вернулся отъ предводителя, то засталъ Катерину Андреевну въ слезахъ, лежащую на постели. Долго цловалъ Павелъ Борисовичъ руки Катерины Андреевны, долго разспрашивалъ ее о причин слезъ, но она только всхлипывала, дрожа всмъ тломъ, и зарывала лицо въ подушки.

— Голубушка, радость дней моихъ, да что же съ тобою? О чемъ ты плачешь? — съ тоской спрашивалъ въ сотый разъ Павелъ Борисовичъ.

— Отпусти меня домой, домой я хочу, домой! — отвчала Катерина Андреевна. — У меня тамъ маленькія комнатки, нтъ роскоши, но тамъ меня любили, тамъ меня никто не смлъ обижать, а здсь... здсь меня скоро бить будутъ твои метрессы, твои фаворитки!

— Что такое ты говоришь, Катринъ? — изумился Павелъ Борисовичъ. — Про моихъ метрессъ и фаворитокъ ты говоришь? Что случилось?

— Случилось то, чего я ожидала. Безъ тебя пришла сюда эта любимица твоя, Наташа, наговорила мн дерзостей, нагрубила мн, назвала меня твоею любовницей, сбжавшей отъ мужа!...

Павелъ Борисовичъ скрипнулъ зубами и вскочилъ на ноги.

— А, такъ вотъ въ чемъ дло!... Ты можешь быть покойна, — этого боле не повторится, я уйму эту подлую челядь, избалованную безъ хорошей умной хозяйки. Клянусь теб, Катринъ, что у меня нтъ и не будетъ, и не можетъ быть какихъ либо привязанностей помимо тебя! Ты мое божество, моя владычица, мое все и домъ этотъ со всмъ, что въ немъ есть, твой домъ, да и я твой! Прости меня, что я недостаточно оградилъ тебя отъ этой злой распущенной челяди, отъ этого быдла, потерявшаго порядокъ. Я сію минуту вернусь къ теб.

Павелъ Борисовичъ большими шагами вошелъ въ свой кабинетъ и приказалъ позвать дворецкаго. Черезъ минуту загремлъ и затрещалъ голосъ барина по всему дому, и все притихло и затаило дыханіе. Павелъ Борисовичъ кричалъ на поблднвшаго и трясущагося всмъ тломъ дворецкаго.

— Я теб говорилъ, негодяй, чтобы унялъ это болото, чтобы ты смотрлъ за всмъ и за всми, а тутъ безъ меня бунты у тебя, тутъ мои холопки приходятъ къ моей невст и грубятъ ей, доводятъ ее до слезъ! Тутъ бунтъ какой-то, безначаліе! Я тебя въ солдаты сдамъ, негодяй, а твою семью на поселеніе сошлю, если ты мры не примешь и не научишь дворню почитать Катерину Андреевну за вашу госпожу, за полную хозяйку моего дома! Сію же секунду наказать Наташку безъ пощады и жалости въ людской, а завтра чмъ свтъ отправить въ Чистополье! Ступай, скотъ, да не вздумай мирволить, а то я тебя самого прикажу на конюшню отправить! Вонъ!

Наташа была наказана жестоко, какъ наказывали только сильно провинившихся и навсегда лишившихся барской милости. Въ Чистополье ее не отправили, такъ какъ Катерина Андреевна пожелала оставить ее въ горничныхъ.

— Я не врю теб, боюсь, что ты меня обманешь, — говорила она Павлу Борисовичу, ласкаясь къ нему. — Ты любилъ эту двчонку, она нравилась теб, и я думаю, что ты оставилъ ее гд нибудь въ Москв, а тутъ она будетъ у меня на глазахъ, и я уйму ее.

И Наташа была оставлена. Это желаніе своенравной красавицы мотивировалось вовсе не тмъ, что Катерина Андреевна „боялась“ Наташи, нтъ, Катерина Андреевна

знала, что Павелъ Борисовичъ долго, долго никого не полюбитъ кром нея, но ей хотлось видть униженіе своей „соперницы,“ хотлось показать ей каждую минуту свое неизмримое превосходство надъ нею. Увы, подобная жестокость свойственна очень многимъ женщинамъ! Павелъ Борисовичъ ровно ничего не имлъ противъ этого желанія Катерины Андреевны, но онъ видлъ въ глазахъ поруганной двушки неукротимую злобу и ненависть къ Катерин Андреевн и немного побаивался какой нибудь выходки со стороны Наташи, хотя она и смирилась, сдлалась „шелковою“, какъ говорили въ дворн Онъ намекнулъ какъ то объ этомъ Катерин Андреевн.

— Полпо, мой милый, — съ улыбкой отвтила Катерина Андреевна, — не бойся! Разв у этой породы могутъ быть какія нибудь чувства? Никогда!

— Однако, случаи страшной мести за измну или изъ за ревности не рдкость среди простого народа.

— Да, но они грызутся между собой, какъ и волки, и собаки, и прочія животныя. Вотъ еслибъ ты бросилъ Наташку и подарилъ свое расположеніе Дашк или какой нибудь другой двушк изъ дворни, покинутая могла бы выцарапать соперниц глаза, ударить ее ножомъ даже, но о барын она и подумать дурно не сметъ, особенно, если барыня съуметъ поставить себя. Он, мой милый, хамки, рабы, у нихъ нтъ чувствъ. О, я усмирила эту красавицу! Ты посмотри, какъ она проворна, какъ хорошо служитъ и какъ дрожитъ за свою шкуру. Когда надъ ними плеть и палка, он смирны, ты не бойся. Мой папаша управлялъ въ Польш имньемъ графа Потоцкаго и держалъ четыре тысячи душъ въ такомъ повиновеніи, что его боялись до обморока.

И дйствительно, Наташа смирилась и служила „новой барын“ съ замчательнымъ стараніемъ. Только очень наблюдательный человкъ замтилъ бы въ укрощенной двушк скрытую ненависть и затаенное чувство мести. Такимъ наблюдательнымъ человкомъ была Глафира. Эта хитрая баба видла все и все замчала. Она знала, что Катерину Андреевну не переупрямишь и не настаивала на удаленіи Наташи, разъ получивъ уже отпоръ, но она не спускала глазъ съ Наташи и оберегала барыню, какъ врный песъ, хотя и изъ личныхъ выгодъ. Глафира знала, что Наташа никогда но проститъ Катерин Андреевн тяжкой обиды, муки и униженія и ждетъ только случая. Вотъ этого случая то и выжидала Глафира, чтобы во-время спасти барыню и погубить Наташу. Жилось усмиренной двушк хорошо, говоря сравнительно. Одта она была щеголовато, какъ приближенная горничная барыни, спала мягко, ла сладко и почти не подвергалась взысканіямъ. Раза два только щелкнула ее туфелькой Катерина Андреевна да разъ поставила на колни за измятую шемизетку, между тмъ какъ прочихъ двушекъ и голодомъ наказывали, и водили „въ мизининчикъ“ довольно часто, не считая уже пощечинъ, которыми щедро надляла ихъ Глафира. Наташа безропотно снесла удары маленькой, но съ большимъ каблукомъ туфельки, молча и покорно простояла два часа на колняхъ и, прощенная, поцловала у барыни ручку, но Глафира видла, что творится въ душ этой двушки, и не спускала съ нея глазъ. Другая фаворитка Павла Борисовича, танцовщица Даша, усмирилась совершенно и была самою кроткою, пугливой овечкой, дрожа всмъ тломъ отъ малйшаго гнва барыни и угождая ей изо всхъ силъ. Въ конц-концовъ она добилась полнаго расположенія барыни и сдлалась ея любимицей, баловницей, а сдлавшись любимицей, успокоилась и начала толстть отъ покойной жизни и сладкаго куска, безъ малйшаго упорства уступивъ прерогативы фаворитки.

Не то было съ Наташей.

XVII.

Хозяева встртили Черемисова въ большомъ двухсвтномъ зал, — лакей усплъ таки забжать впередъ и доложить о немъ и барину, и Катерин Андреевн.

— Черемисовъ, голубчикъ, какъ я радъ тебя видть! — воскликнулъ Павелъ Борисовичъ и горячо обнялъ пріятеля.

Разцловавъ хозяина трижды, Черемисовъ подошелъ къ ручк Катерины Андреевны.

— Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ, — радушно привтствовала его красавица. — Я тоже рада васъ видть.