КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Посмотри, какіе у меня длинные волосы, Наталья, — говорила Катерина Андреевна, взмахнувъ головой и разсыпая до самаго пола роскошныя кудри свои.

— Да-съ, — глухо отвчала Наташа.

— У тебя тоже длинные и хорошіе, но свтлые, точно рыжіе. Тло вотъ у тебя очень блое, ты, должно быть, „зарей“ умываешься. Правда?

— Нтъ, не умываюсь.

— Очень многія въ деревн и среди простыхъ „зарей“ моются. Это трава такая есть — заря. Знаешь?

— Знаю-съ!

— А говоришь, что не моешься! Ха, ха, ха... Я ужъ вижу, что ты кокетка. Надваешь

ты когда нибудь свой сарафанъ?

— Никакъ нтъ-съ. Теперь ужъ прошло время его надвать, не зачмъ.

— Почему же? Вотъ я какъ нибудь прикажу теб надть и спть заставлю.

— Не пою ужъ я, голоса нтъ.

— Запоешь! Я попрошу тебя хорошенько, на колни передъ тобой встану. Споешь, если встану?

Наташа молчала.

— Глафира, — обращалась тогда Катерина Андреевна къ своей наперсниц, — Наталья Семеновна не отвчаютъ мн, капризничаютъ, глаза страшные длаютъ!

— Избаловали вы ее, матушка барыня, красавица наша, — отвчала Глафира. — Волю дали.

— А я могу и отнять. Какъ вы думаете, Наталья Семеновна, могу я отнять у васъ волю? Вы смотрите у меня, я не люблю, когда мои двки очень носъ подымаютъ!..

Наташа закусывала до крови губы и съ трудомъ сдерживала рыданія. Если она начинала порывисто длать свое дло, разбивала что нибудь или дергала волосы барыни, то Катерина Андреевна вспыхивала и кричала на нее, грозя наказаніемъ. Наташа блднла и молча выслушивала барыню.

— Уберите вы эту змю, матушка барыня, — часто говаривала Глафира. — Согрли вы ее, подлую, на грудочк своей, а она васъ ужалитъ, охъ, ужалитъ она васъ когда-нибудь!..

— Она то?

Катерина Андреевна презрительно смялась.

— Я ее, Глафирушка, ножкой раздавлю... Врно, что она змя, но у нея жало вырвано, и она только шипитъ да извивается. Я ее совсмъ ручной сдлаю, она у меня такая же овца будетъ, какъ Дашка. Тоже вдь любимица барская была, на одной линіи стояли и об мечтали барынями быть. Я ихъ, Глафирушка, шелковыми сдлаю.

Сегодня Катерина Андреевна не шутила съ Наташей и не кричала на нее, длая туалетъ. Она въ раздумьи смотрлась въ зеркало, соображая что то.

— Наталья! — окликнула вдругъ она свою горничную-соперницу, — ты знаешь ту двку, Надежду, которую у Павла Борисовича купецъ для себя въ невсты выкупилъ?

— Видла разъ, какъ ее къ барину приводили.

— А, это тогда, какъ она убжала то потомъ?

— Такъ точно-съ.

— Ну, это не та. У покойной тетки Павла Борисовича, отъ которой ему перешла Надежда, ты не бывала на дворн?

— Никакъ нтъ-съ.

Катерина Андреевна кончила прическу и выслала двушекъ, усвшись въ ванну.

— Глафира, — обратилась она къ своей любимиц, нжась въ теплой, душистой вод, — скажи сегодня же управляющему, чтобы онъ чмъ свтъ послалъ нарочнаго въ Москву съ приказаніемъ немедленно пріхать сюда управителю и довренному барина Шушерину, да пусть нарочный привезетъ съ собой приказнаго, который бариновы бумаги тамъ пишетъ. Сейчасъ же скажи и чтобъ утромъ было исполнено.

— Слушаю-съ, матушка барыня. Отъ

имени Павла Борисовича приказать?

— Отъ моего имени.

— А если управляющій то безъ барскаго приказа не пошлетъ?

— Дура! Какая ты у меня дура, Глафира! Ты скажи ужъ только, а тамъ не твое дло. Если на разсвт нарочный не выдетъ, сказать мн.

— Слушаю-съ.

Катерина Андреевна знала, что друзья, каковыми были Павелъ Борисовичъ и Черемисовъ, будутъ говорить очень много и, конечно, объ очень интересныхъ вещахъ, а потому, отпустивъ ихъ посл обда курить и кейфовать, неслышно поднялась наверхъ, до комнаты Черемисова, и выслушала все, что они говорили. Чувствуя признательность къ Черемисову, она ршила услужить ему во что бы то ни стало и сюрпризомъ показать здсь въ „Лаврикахъ“ ту двушку, которая произвела на него такое впечатлніе. Хорошо понявъ, что купленную обманомъ двушку можно отобрать у купца, Катерина Андреевна ршила сдлать это, но безъ согласія Павла Борисовича пока не смла и, отдавъ приказаніе послать за Шушеринымъ, отправилась выпросить на это согласіе Павла Борисовича, получить каковое надялась вполн.

XVIII.

Катерина Андреевна безъ всякаго труда уговорила Павла Борисовича начать противъ Латухина, обманомъ купившаго у него крпостную двку, дло.

— Нельзя позволить, дорогой мой, чтобы тебя такъ нагло одурачили, — говорила Катерина Андреевна. — Вдь посл эти хамы надъ тобой же смяться будутъ. Наконецъ, Черемисовъ такъ много сдлалъ для тебя, что стыдно не отблагодарить его, а чмъ же его лучше отблагодарить, какъ не тмъ, что подарить ему двушку, очень ему полюбившуюся? Она, конечно, очень скоро забудетъ своего купчика и будетъ счастлива съ Черемисовымъ. Жениться онъ, конечно, не женится на ней, но устроитъ ее отлично.

Павелъ Борисовичъ хотлъ и Черемисову угодить да и досадно было ему, что Латухинъ и Шушеринъ такъ ловко его обманули. Онъ согласился съ доводами Катерины Андреевны и одобрилъ ея распоряженіе о вызов Шушерина.

Черемисову ршили пока ничего не говорить.

Посланный въ Москву вернулся и привезъ съ собою ходатая по дламъ, отставнаго чиновника земскаго суда Акима Дементьевича Барашкина, а про Шушерина сообщилъ, что онъ очень боленъ.

Хитрый управитель догадался, зачмъ его вызываютъ, страшно струсилъ и, притворившись больнымъ, принялся обдумывать планъ защиты.

Пріхавшій ходатай былъ немедленно позванъ къ Павлу Борисовичу. Тутъ же ожидала его и Катерина Андреевна, желающая „набраться ума-разума“, какъ она объяснила Павлу Борисовичу.

Барашкинъ былъ мужчина лтъ сорока пяти, маленькій, худощавый человчекъ, съ совершенно лысымъ черепомъ, на которомъ только сзади торчали косички рыжеватыхъ волосъ, плохо выбритый, дурно одтый, съ манерами и пріемами попавшейся въ западню лисицы. Онъ былъ замчательный законникъ, крючкотворъ и славился умньемъ составлять дловыя бумаги, но былъ всегда нищъ и убогъ, ибо пилъ мертвую, за что его и со службы прогнали.