Курсант: Назад в СССР 14
Шрифт:
Он вздрогнул и поднял руку. Провёл по макушке, поднес к глазам, переведя лучик на пальцы. Подушечки окрасились в тёмно-красное.
Кровь.
Орлов медленно поднял голову. Очень не хотелось ему смотреть наверх. Там, под потолком, в месте, где шахта вентиляции переходила в боковой тоннель, чернела дыра. И в этой дыре… что-то было. Что-то смотрело на него.
Он не успел выстрелить. Лишь закричал.
Огромная тень сорвалась сверху. Удар был молниеносным. Плечи Орлова хрустнули, шея скривилась. Он захрипел и
Последнее, что он услышал — это хруст собственных позвонков. Последнее, что он подумал:
«Петров… отомсти за меня…»
Фонарик треснул, раздавленный кем-то. Тьма сомкнулась и стала полной. Майор погиб почти мгновенно.
Я пересчитал патроны. Оставалось всего четыре. Один вытащил из почти опустевшего магазина, остальные были во втором. Собрал все в один магазин, защёлкнул в рукоятку, передернул затвор.
Четыре выстрела — негусто. Но если их не тратить, а стрелять метко — достаточно, чтобы прикончить ту тварь, что устроила здесь бойню.
Нет, мне не жаль Лозовских. Кровавая семейка, которая держала весь город в страхе столько лет. Но то, что сейчас бродит по чёрным кишкам бункера, — ещё хуже. Оно убило монстров. И стало чем-то страшнее их. Более хищным. Более ненасытным.
Я знал, оно где-то рядом. Оно следило за мной.
Погасил фонарь, прислонился к стене. Ждал. Глаза привыкали к черноте, плотной, как мазут. Только из коридора, в нескольких метрах за дверным проемом, робко пробивался свет пыльных плафонов. Еле-еле, как жёлтые пятна на бетоне. Но всё же лучше, чем ничего.
И вдруг — издалека послышались выстрелы.
Серия. Беспорядочная — нет здесь хладнокровного расчёта. Паническая стрельба. Кто-то палил, как в бреду, как будто отбивался от кошмара. От монстра.
Тишина, пауза… А потом — крик.
Дикий. Раздирающий. Как будто кого-то вспороли заживо.
Я замер. По мокрой спине пробежал холод. Этот крик… Я узнал его. Это был голос Орлова.
Он кричал так, как не кричит человек. Такой звук исторгается из человека, когда он — жертва, загнанная, раненная, испуганная. И в этом крике уже звучала смерть. Последняя нота жизни.
Я сжал челюсти. Хотел броситься, сломя голову — вперёд, на помощь, лишь бы спасти. Но знал: поздно. Я не успею, уже всё… Там осталась одна лишь секунда, один замах.
А если побегу — только выдам себя.
Тварь знала бункер. Ходила в нём, как у себя дома. Слишком уверенно, слишком тихо. Как будто не шла — скользила по коридорам, слушала стены, чувствовала вибрации пола. Черная душа подземелья.
Силой её не взять. Значит, нужно хитростью.
Я вернулся к телу Леонтия Лазовского. Волоком, с трудом, протащил его по коридору — оставляя за собой кровавый след. Обставил все так, будто он, смертельно раненый, ещё долго полз к спасению. К свету. К жизни.
Усадил у стены в коридоре.
Я отступил. Встал в ответвлении коридора. Там, где плафоны давно погасли. Где темнота была кромешной. Где меня никому бы не было видно. Но я видел всё.
Сел на корточки и прижался к бетону. Пистолет наготове, напряженный палец — на спуске.
Наклонился к коленям. Теперь нужно выманить тварь. И я сипло, с напряжением прокричал:
— Помогите…
Не мой голос. Горло сжало. Сухой воздух, пыль, севшие связки — всё сработало на руку. Голос получился чужим, как и хотел. Хриплым. Не слишком похоже на голос Леонтия, но я старался как мог.
— Помогите…
И снова тишина. Теперь ждем. Тик-так, тик-так…
Прошло, может, полминуты. Или час? Время будто исчезло. И вот, наконец — шаги впереди. Медленные. Вкрадчивые.
Они приближались. Стали чаще. Я не дышал, не моргал. Только сильнее вжимался в стену, сливаясь с чернотой бункера.
И свет фонаря, зажатого в мёртвой руке Лазовского, дрогнул.
Что-то заслонило его на секунду. Что-то подошло близко. Очень близко.
Пора!
Я выскочил из укрытия, рванул вперёд с пистолетом, палец уже на спусковом крючке — готов был всадить пулю в любого, кто появится на линии прицела.
Фигура осела у тела Леонтия. Заскребла руками по полу. Грязный, весь в крови, со свалявшимися волосами, в рваной одежде — это был Гриша. Он съёжился в комок, будто хотел исчезнуть, и дрожал.
Но тянул тело отца за ворот рубахи, при этом тихо всхлипывал и твердил, будто молитву:
— Папа… папа… не умирай… папа…
Я остановился, замер. Он был жалок, дрожал всем телом, будто битая собака под дождём. Вид у него был такой, будто он, тихий дурачок, теперь на грани полного срыва. Я напрягся. Казалось — вот-вот вскочит и рванёт в темноту или на меня. Но он поднял голову. Глаза — красные, затравленные, но ясные. Узнал меня.
— Дядя Андрей… — прохрипел. — Оно… всех убило… я… я спрятался… я… боюсь…
— Спокойно, Гриша, — произнёс я, медленно двигаясь к нему, не опуская пистолета. Ствол был обращён во тьму позади него. — Ты один?
Лазовский-младший заскулил:
— Оно… убило всех… всех убило…
На щеках его, перемазанных в грязи и засохшей крови, блестели свежие слёзы. Он размазывал их дрожащими пальцами.
— Кто — оно, Гриша? — спросил я. — Расскажи. Что ты видел?
— Я… я убежал… я спрятался… — лепетал он, заикаясь. — Помоги… дядя Андрей… мне страшно…
— Чёрт… — выругался я про себя. Ловушка сработала, но не на того. Привлекла Лазовского-младшего — а не то, что рыщет по этим чёртовым коридорам.