Курсант: Назад в СССР 14
Шрифт:
Но понимание — не значит прощение. Да и жалость — не мой конек. Тем более жалость к убийцам.
Я медленно выдохнул, посмотрел на его лицо. В нём больше не было и следа прежнего Гриши. Только ясный взгляд — без всяких мутных поволок. Осознанный и умный.
— И давно ты на веществе? — спросил я.
— Давно… — он ухмыльнулся, и по лицу его скользнула странная, болезненная тень. — Под препаратом я становлюсь другим. Не просто нормальным — умнее. Сильнее. Лучше. Словно кто-то освобождает мой мозг — и он начинает работать как у всех.
Я слушал молча, прищурившись. Пальцы крепче сжали рукоять ПМ. Он говорил не как больной, умственно отсталый. Он говорил как человек, знающий, что умирает — и потому не врет.
— Где ты брал ПС-63? — продолжал я расспрашивать.
— Начальник милиции… — продолжил Гриша, — как-то притащил ампулы. К отцу. Говорил: «Это будущее. Это путевка в новую жизнь». Они думали, я не слышал, не понял. Дурачок ведь! А я услышал. Хотел поиграть с ампулами. Взял одну, пока никто не видел. Хотел спрятать. Но… уронил.
Он моргнул, и в его глазах мелькнуло что-то почти детское — память о том испуге. Поднял слабую руку и сделал жест, словно что-то выпадает из непослушных, вечно неловких пальцев. Будто он снова проживал тот самый момент, когда всё и началось для него. Или закончилось.
— Она разбилась. Я испугался. Думал, накажут. Стал собирать осколки. Руками, конечно. Порезался о них сильно. Жидкость… эта… прозрачная и чистая… я не думал… попала мне в кровь. В ту ночь я не заснул.
Он замолчал на мгновение. Казалось, Лазовский-младший вспоминает нечто очень важное.
— Я не просто не заснул. Я думал. Думал. По-настоящему. В голове было… ясно. Как свет включили. Как будто всё вокруг стало простым и понятным. И я осознал себя: нет, я не дурачок… я тот, кто опасен, не я должен бояться, а меня пусть пугаются. Вот тогда я и понял… каково это — не быть дебилом. Не быть посмешищем, не быть слабым. Не зависеть.
— И ты стал убивать? Зачем?
— Я чувствовал себя… — он поискал слово и прошептал, — человеком. И не просто человеком, а тем, кто забирает жизни. Я хотел уничтожать… Побочный эффект? Пусть. Вроде, неприятный, но потом я привык и даже наслаждался. Ха!..
А я вспомнил: Орлов… он что-то знал. Говорил, что ПС-63 — не просто препарат. Что он делает с людьми что-то… большее. Что побочные эффекты до конца никто не изучал. Что проект свернули, когда поняли, что контролировать вещество невозможно. Оно будто живёт своей жизнью.
Меняет не только тело, но и мозг, душу. И теперь, слушая Гришу, я понимал: всё, о чём он говорил — было правдой.
— Этот «Гранит» в ампулах изменил тебя. Это не ты, Григорий… Ты разве думал раньше кого-то убить?
Он откинулся назад, глухо закашлялся. В груди булькнуло.
— Нет!.. Не обманешь. Он не изменил, он освободил меня из оболочки дурака. Мне стало… чертовски приятно. Быть собой. Настоящим. Я хотел быть таким всегда.
— Много ещё не было исследовано, когда проект закрыли, — произнёс я вслух, больше себе, чем ему. — Никто даже близко не представлял,
Я понял, что он принимал его постоянно, с некоторой периодичностью. Лазовский снова ухмыльнулся и слегка мотнул головой, насколько ещё мог.
— Не я. Когда родители поняли, что я… что можно вернуть мне интеллект, пусть временно, не навсегда, они стали давать мне препарат сами.
Вот она, тайна Лазовских.
— И что было потом?
Он снова ухмыльнулся. Улыбка была перекошенной, с кровавыми уголками, но в ней сквозила злость и насмешка.
— Ты правда хочешь это знать, дядя Андрей? — прохрипел он. — Всё равно никто тебе не поверит. А я теперь уже всё равно сдохну. Моя тайна уйдёт со мной.
— Перед смертью, Гриш, — сказал я тихо, — мы все равны. Там, по ту сторону, уже не важно, кем ты был. Расскажи. Может, кому-то это ещё поможет. Может, хоть одна душа избежит той участи, в которую вы всех втянули. Ведь ты… Зачем ты убил своих родителей и брата?
Он замолчал. На секунду дыхание сбилось. Потом, выдохнув хрипло, он прошептал:
— Я нисколько не сожалею об этом. Так должно быть.
Он смотрел в одну точку, словно ещё мог думать о чем-то важном.
— Похоже, вещество тебе мозг окончательно сожгло, — сказал я.
— Они были слабаки, — сказал он медленно, будто жевал эти слова. — Я не только умнел под этой штукой. Я чувствовал… что мне нужно. Жажда приходила сразу вместе с интеллектом. Хотелось не просто убивать, а… охотиться. Чувствовать, как страх жертвы проходит через меня. Становится моим. Тебе не понять, ты не охотник, ты не убивал.
— Убивал, — я перевел пистолет чуть вверх, на уровень его груди.
Он, словно и не обращая на меня никакого внимания, продолжал:
— Когда родители узнали… они не спорили, не осудили. Ни капли. Знаешь, что они сказали? «Мы надеялись, что ты навсегда излечишься». Им было тяжело, им самим. И они… стали брать у Бобырёва препарат. Пичкали меня им. Регулярно. Втайне. Надеялись, что эффект закрепится. Но он был временным. Постоянной платой стали мои… вылазки.
— Вылазки?
— Да, — медленно кивнул Гриша, не глядя на меня. — По ночам. В лес, цель была — к тем, кто шастали у озера. Я выбирал их… сам. Мы с отцом… обсуждали. Иногда. Но чаще — это были случайные. Те, кого никто искать не станет.
Я сжал челюсть.
— Случайные? Просто потому, что оказались не там, не в то время?
Он промолчал. Только плечи дрогнули.
— И твоя семейка… — продолжал я допытываться, — ни разу тебя не остановила? Как так получилось, что они стали такими же?
Гриша медленно повернул голову, глянул в сторону, куда-то за моё плечо, будто видел там кого-то.
— Отец… — выдохнул он. — Он… не просто принимал. Он верил в нечто другое. Он считал, что это… выше нас. Дар. Миссия. Судьба. Мой разум — это что-то особенное.