Кузьма Минин на фоне Смутного времени

Перхавко Валерий Борисович

Согласно дозорной книге Софийской стороны Великого Новгорода 1586 г., вдове Марьице Федотовой, переведенной из Прусского заполья, по челобитью было выделено на пустых тяглых местах Прусской улицы полдвора площадью 38x7 сажен. Она относилась к числу малоимущих («молотчих») людей города^{163}. Жительница Кадашевской слободы Москвы получила в качестве наследства в 1654 г. одежду и деньги своего двоюродного брата, кадашевца Д. К. Чекана, умершего во время эпидемии чумы^{164}.

Женщины из посадской среды (как и представительницы других социальных групп русского общества) могли самостоятельно брать деньги в кредит, а также распоряжаться приданым и родовой недвижимостью. Согласно Статейному списку английского посольства в Россию Дж. Флетчера (1589 г.), англичанин Э. Мерш (Марш) обвинял дьяка Андрея Щелкалова в том, что тот «взял на Смирнове жене Араксалимова

по кабале, которая ему была дана, 120 рублев»^{165}. Вдовам приходилось отвечать и за долги умерших мужей. Как правило, вместо посадских жительниц в документах расписывались мужчины. Отстаивая свои интересы, русская горожанка могла обратиться и к самому царю.

Согласно российскому законодательству, имелись кое-какие нюансы в положении тех, кто вступал в брак с представителями (представительницами) иной чиновной группы. 1 апреля 1655 г. из Земского приказа последовало указание: стольников, стряпчих и дворян московских, женившихся на вдовах и дочерях членов Гостиной, Суконной и черной сотен, «по женам имати в сотни в тягло и дав их на поруки с записьми, что им жить и тягло тянуть в тех сотнях, кто которой сотни возьмет»^{166}. Но чаще всего браки заключались внутри посадской среды. В рядной записи от 18 мая 1643 г. жителя Вологды рыбного прасола Ивана Аверкиевича Девкина «с вологжанкою с посадцкою вдовою Огрофеною Ивановою дочерью Мичюрина а с Федуловскою женою Аверкиева сына Костоусова» он прежде всего обязался: «взяти мне Ивану у нея вдовы Огрофены за себя ея девица Ульяна Федулова доч на срок майя в 24 день нынешнего стопятдесят перваго году». Далее перечислено приданое невесты: «образ пресвятыя Богородицы на золоте», верхняя одежда из сукна, шапка, жемчужное ожерелье, две пары серег с камнями и с жемчугом (с указанием стоимости всех вещей), корова, амбар деда невесты в рыбном ряду, полдвора, огород^{167}. В случае нарушения сговора неграмотный жених, за которого расписался его духовник, обязался уплатить матери невесты 30 рублей.

Не обходилось в сфере брачных отношений без курьезов. Так, например, посадский человек из Великого Устюга «Митка Емельянов сын Ходутин» жаловался в октябре 1626 г. на Наталью Бовину, задолжавшую ему по кабале 2 рубля, приходившую к его лавке и буквально требовавшую взять ее замуж. Отец Натальи вынужден был оправдываться перед челобитчиком: «Пожалуте, не гледите на нее, что де она без ума»^{168}. Еще одного устюжанина, посадского человека Григория Конева очень беспокоило недостойное, на его взгляд, поведение снохи Домны, не желавшей жить с его сыном и угрожавшей покончить с собой (явка от 18 ноября 1626 г.)^{169}.

На почве подозрений в неверности глава купеческой семьи мог безнаказанно избивать свою супругу (а вот за рукоприкладство по отношению к мужьям жены еще с древнерусской эпохи платили денежный штраф в 3 гривны серебра). 2 марта 1627 г. датирована жалоба овдовевшей жительницы Устюга Великого Аксиньи Леонтьевны Гурьевой на своего зятя Якова Югова и его дядю И. С. Югова, дурно обращавшихся с ее дочерью Натальей, женой Якова: «…биют и мучат без вины, а водят нагу и босу, а поят и кормят в урок, скудно, и повсегда насилствуют всяким насильем и угрожают убиством и смертию»^{170}. За убийство мужа женщину в допетровской России (независимо от причин и обстоятельств преступления) закапывали живой в землю, и она умирала мучительной смертью. Согласно «Новоуказным статьям о татебных, разбойных и убийственных делах» (22 января 1669 г.), если «жена учинит мужу своему смертное убивство или окормит его отравою, а сыщется про то допряма: и ее за то казнить, живу окопать в землю», даже когда дети либо ближние родственники убитого станут просить о пощаде^{171}.

Немало данных об участии женщин в торгово-экономической жизни русских городов отложилось в письменных материалах начиная с концаXV в., когда власти стали периодически проводить переписи податного населения. Согласно описанию 1497/98 г. посада Старой Руссы, в одном из дворов, принадлежавших Кириллу Тарасьину, проживала «Трясця сводница» с зятем Климкой, платившие налог (позем) в 10 денег^{172}. В книге упоминаются еще несколько вдов старорусских жителей, но без указания их занятий^{173}. В Торопецкой писцовой книге 1540 г. перечислены 20 вдов, одна из которых была дворницей (содержательницей двора, которым владел другой человек), 2 попадьи (одна из них оспаривала правомерность владения лавочным местом) и 39 незамужних женщин (10 проскурниц, 3 дворницы и 26 монахинь)^{174}. Две жительницы Каргополя, владевшие за оброк в 3–6 денег загородными пожнями,

ставили на них 3–6 копны сена, которое шло на корм скоту^{175}. За годовой оброк в 1 гривну четверо женщин (две из них — вдовы), сидя на скамьях в конце Большого ряда, торговали в 1565–1568 гг. в Свияжске хлебом и калачами^{176}.

В лавочных книгах Великого Новгорода 1583 г. упоминаются торговые помещения, принадлежавшие женщинам: «Переулок к государьскому к большому двору поперег сажень с пядью: прилавок Лучкинской жены Овдотьицы Сапожниковы с Щитной улицы по затвору… оброку 7 ал.»; «Ряд Сапожной третей к Волхову по правой стороне лавки: полок Степанка Иванова сына Шепетника да Дарьицы Володимерской жены Иголниковы…» В Серебряном ряду располагалась лавка «Степанидки Ивановы жены с Лубяницы», платившей оброк в 5 алтын. А проживавшая на Черницыне улице жена «корыстовного купчины» Евдокия Васильева предпочла в 1573 г. уехать из Новгорода Великого в Москву^{177}. Женщины могли свободно распоряжаться собственным недвижимым имуществом, в том числе дворами, торговыми помещениями, амбарами. 4 июля 1591 г. «Матрена Федорова дочь, Мосеевская жена щепетникова с Рогатицы», жившая «у Григорья у перечника»», продала прилавок своего мужа в Перечном ряду Великого Новгорода «Никите Семенову сыну яблочнику»^{178}.

Согласно писцовой книге Пскова 1585–1587 гг., вдова Овдотья Богданова сдавала в наем шелковнику Омельяну два прилавка с полками в Сурожском ряду^{179}. Там же зарегистрирована лавка «вдовы Параскавьи Игнатьевы жены Лыткина, живет на Москве, оброку полтретья алтына»^{180}. На посаде небольшого города-крепости Изборска под Псковом, по данным 1585–1587 гг., одна из двенадцати оброчных лавок находилась во владении «вдовы Агафьицы Юрьевы дочери», которой принадлежала также клеть внутри крепостных стен. Совокупный годовой оброк за эти торговые помещения составлял 15 монет-московок. В Опочке тогда же было зарегистрировано 19 лавок и 31 лавочное место, среди владельцев которых упоминаются овдовевшая Матрена Федорова и проскурница Авдотья^{181}.

Из 15 лавок, принадлежавших женщинам и зарегистрированных в сотной грамоте Муромскому посаду 1573/74 г., лишь пять оказались пустыми, а в остальных велась торговля^{182}. На 1577/78 г. в Коломне пять лавок и две скамьи числились за представительницами слабого пола, которые (за исключением одного случая — «лавка Степаниды Лукьяновские жены Крупиникова, а ныне за Савою за рыбником») сами занимались торговыми делами. Правда, не всегда четко указывается, были ли они вдовами^{183}. В Свияжске, по данным писцовой и межевой книги 1565/66–1567/68 гг., пять из 27 совладельцев скамей, продававших хлеб и калачи, были женщинами. В Туле, однако, женщинам принадлежали лишь один амбар с солодом и одна лавка^{184}. Несколько жительниц Тулы (в том числе вдов) были в 1587–1589 гг. «дворницами»^{185}. В платежной книге 1595–1597 гг. Рязани (Переяславля-Рязанского) зарегистрирована лавка вдовы «Марьи Пушкоревы Ивановы жены Сурикова с детьми», годовой оброк с которой составлял 4 алтына^{186}.

Женским уделом, как свидетельствуют материалы конца XV–XVI вв., в основном была мелкая торговля съестными припасами, а также просвирами при храмах. В «Уставе князя Владимира о десятине, судах и людях церковных», архетип которого возник, скорее всего в XII в. (хотя ряд историков относят его к более позднему времени — к XIII или даже XIV в.), проскурница и «вдовица» причисляются к митрополичьим церковным людям^{187}.

Еще больше материалов об участии посадских женщин в экономической деятельности относится к XVII в. Судя по записям в расходных книгах 1613–1614 гг., для нужд царского двора у московских торговок и мастериц (иногда в одном лице) закупались различные галантерейные и швейные изделия: в частности, «торговке Степаниде Олексееве» было уплачено за «кружива мишурново кованого», «плетенку мишурново», «кружива немецкого кованого золотного», «кружива золото с серебром рогатово»; «торговке Парасковье Патриной» — за «кружива рогатово, золото с серебром»; «нитнице Оксюхе Иванове» — «за десятину нитей синих»; «Золотново ряду торговке Анне Красной за 10 арш. с полуаршином кружива серебреного, орликами в 20 нитей»; «торочнице Татьянке Петровой дочери» — за изготовление «торочков миткалинных» для нагольных шуб; «Холщевого ряду Ненилке рубашечнице за 2 рубахи да за двои портки»^{188}. Среди них были и незамужние женщины, а кое-кто имел лавки-мастерские в торговых рядах (Золотном, Холщевном).