Кузьма Минин на фоне Смутного времени
Шрифт:
В «Сказании о иконе Спаса Нерукотворного», написанном около 1705 г., говорится о появлении моровой язвы в Ярославле в мае 1612 г., когда там находилось Второе (Нижегородское) земское ополчение во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым. Чтобы избавиться от заразы, жители обошли город с чудотворной иконой Толгской Богоматери, а затем построили за один день деревянную обыденную церковь Спаса{268}. Такие небольшие деревянные церкви воздвигались по обету во время моровых поветрий на Руси с конца XIV в. в течение одного дня всем миром{269}.
Голод и болезни сильно сказались на боеспособности и моральном духе польско-литовского гарнизона, оборонявшегося с весны 1611 г. в центре Москвы от русских ополченцев.
Особенно тяжелое положение у польско-литовских интервентов сложилось в сентябре — октябре 1612 г., когда они потеряли последние надежды на помощь извне. Как эмоционально вспоминал мозырский хорунжий Иосиф (Осип) Будила, в Кремле и Китай-городе во время осады «при таком жестоком голоде начались болезни разные, смерти ужасные, так что без страха и плача не обходилось, при виде человека, с голоду умирающего, коих много я насмотрелся; он землю под собой, руки, ноги, тело, как мог, жрал, и что хуже, рад бы умереть был, а не мог, камень или кирпич кусал, прося Господа Бога, чтобы в хлеб превратил, но откусить не мог»{271}. Вряд ли, однако, «великие болезни в силу вошли, то есть цинга», из-за недостатка водки, о чем писал Будила{272}.
От тяжелых болезней понесли большие утраты в Смутное время и жители Новгорода, находившегося с 1611 по 1617 г. под властью Швеции. Казначей и гофмейстер нидерландского посольства Антонис Хутеерис, дважды посетивший город (в октябре — ноябре 1615 г. и в марте 1616 г.), писал о многочисленных жертвах среди местного населения «от чумы, от меча и голода»{273}. В Государственном архиве Швеции среди документов шведской военной администрации имеется справка на русском языке о количестве «умерших мужеска полу и женска посадских и прихожих людей» в городских дворах Новгорода с 1 сентября 1614 г. по 20 апреля 1615 г. Цифра смертности за семь с половиной месяцев выглядит впечатляюще: 7652 человека. «Кроме этих 7652 человек, было еще много других умерших в городе, которых невозможно было здесь записать, и, кроме того, около полутора тысяч было умерших в монастыре», — добавлено в приписке на шведском языке к этому документу{274}. Конечно, такие огромные потери среди новгородского населения можно объяснить только эпидемией.
Свидетельства о море в Новгороде содержатся и в других источниках. Согласно описи Новгорода Великого 1617 г., на Софийской стороне в период шведской оккупации «от правежю и в мор померло всяких людей 368 человек», а на Торговой стороне — 153 человека. Скорее всего, мор случался и раньше 1611 г., что порой уточняется в источнике: на Иваньской улице один человек «в мор умер до немец, а 3 человека з гладу умерли при немцах»{275}. В писцовой книге Новгорода 1623 г. не раз упоминаются жители Татарской улицы, умершие в период Смуты, в «моровое поветрие», в том числе варежник Федор, кожевники Павел Борисов и Павел Иванов, отъезжий купчина Варлаам Иванов, портной Василий. Еще одним локальным очагом эпидемии в Новгороде Великом в Смутное время стала Нутная улица, где от морового поветрия скончались три жителя{276}. На основе материалов писцовой книги Новгорода Великого 1623 г. Е. Болховитинов подсчитал, что по сравнению с 1607 г. в городе стало на 769 меньше тяглых дворов (в 1607 г. — 1498, в 1623 г. — 729), на 983 меньше мужчин — тяглых людей (в 1607 г. — 1833, в 1623 г. — 850){277}. Все население Новгорода в 1617 г. составляло лишь 5 тысяч человек, сократившись по сравнению с началом XVII в. почти в шесть раз{278}.
В
Думается, уровень смертности в результате распространения эпидемических заболеваний был бы гораздо выше, если бы Россия начала XVII в. по плотности населения и скученности городской застройки не уступала бы странам Западной Европы. Передаче инфекции благоприятствовали антисанитарные условия городского быта, несоблюдение элементарной личной гигиены, низкий уровень медицины.
Далеко не во всех случаях удается определить причину мора из-за лаконичности и неточности описаний его симптомов, а также неоднозначности старинной русской терминологии. От голода страдали главным образом простолюдины; инфекционные болезни одинаково косили бедных и богатых, хотя у последних имелось гораздо больше материальных возможностей избежать заражения.
Глава 3
Повседневная жизнь горожан
в Смутное время
Для Смутного времени характерны быстротечное и резкое изменение ситуации, возрастание вертикальной и горизонтальной мобильности практически всех социальных слоев русского общества, повышение роли народных масс. Но, несмотря на голод, эпидемии, военные действия, ожесточенную борьбу за власть, большинство городского и сельского населения России придерживалось привычного образа жизни: люди рождались и умирали, заключали браки, жертвовали церкви; крестьяне пахали и убирали урожай; ремесленники производили свои изделия; купцы торговали; продолжалось освоение Сибири…
В отечественной и зарубежной историографии, за редким исключением, не уделяется должное внимание повседневной жизни городов России в Смутное время, в том числе в социально-правовой, торгово-экономической и культурно-бытовой сферах. Лишь в последние два десятилетия стали появляться новые работы такого плана{281}.
Торговые будни
Рыночная жизнь столицы России даже в самые тяжелые годы Смуты протекала традиционным путем: работали лавки и прилавки на Гостином дворе, люди продавали и покупали все необходимое{282}, а торговцы вынуждены были угождать любым властям. При приближении к Москве кортежа с Мариной Мнишек, ехавшей сочетаться браком с Лжедмитрием I, по словам достоверного информатора, «встретили ее мещане и купцы московские, дарили подарки, среди которых находилось 5 бокалов, 5 кусков парчи и соболей лучших 5 сороков»{283}.
Гости и торговые люди Москвы участвовали в конце мая 1606 г. в провозглашении царем В. И. Шуйского{284}. За активное участие в свержении Лжедмитрия I Шуйский пожаловал московским купцам Мыльниковым двор любимца самозванца — В. Масальского{285}. В правление Шуйского гости и члены Гостиной сотни обзавелись новыми общими жалованными грамотами, подтверждавшими их привилегии. Персонального звания гостя в 1606–1610 гг. дождались Дементий Булгаков, Родион Котов, Михаил Смывалов, Максим Твердиков, братья Василий и Иван Юрьевы{286}. Гость В. Юрьев даже получил от царя в 1606/07 г. землю в Московском уезде. Членом Гостиной сотни стал в 1606 г. торговый человек А. Окулов{287}.