La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
Зажмуриваюсь и кряхчу, как жалкая старуха:
«Прости меня! Прости, прости, прости…».
— Бл, подхватывает задним колесом брелок и гонит дальше… Бля-я-я-ядь! Смотри-смотри, что делает. Пиздец! — я слышу даже громкие аплодисменты, словно мой Горовой — плешивый цирковой медведь, который на потеху публике совершил через голову кульбит с каким-то металлическим брелоком на искривленной травмой лапе.
Ненавижу этот чертов спорт! Просто ненавижу! А сегодня, именно сегодня — я с родного адреналинщика не слезу, похоже, будет нехороший разговор с мужчиной, который наплевал на мой
«Только вернись ко мне, Ярослав!» — молюсь, сложив в нужном жесте руки;
«Хочу быть только с тобой, любимый. Все остальное неважно и несущественно… Слышишь?».
— Сколько уже? — какой-то высокий мужчина рядом со мной задает вопрос.
— Три вроде, — ему спокойно отвечают.
— Последний круг и еще один брелок?
— Совершенно верно!
— Ставлю на то, что возьмет правым задним.
— Поддерживаю и повышаю…
Со злостью во взгляде рассматриваю всю эту толпу толстопузых зевак и воздыхателей. Твари! Ярослав погибнет, а они ставят деньги, считая призы, которые он навешивает на колеса своего гоночного автомобиля, совершенно не сбавляя скорости.
Дрожу от нетерпения, сжимаю свои руки, переступаю с ноги на ногу, исподлобья рассматривая все, что проходит на экране навороченного «телевизора».
И вот, наконец-то, развевающийся клетчатый флаг и слишком резкое снижение тона голоса машины… Болид подкатывает четко к тренерскому штабу и тормозит возле меня, стоящей на значительном возвышении. Я смотрю с презрением на пилота, неуклюже выбирающегося из кабины машины. Ярослав снимает шлем, отбрасывает его и скромно улыбается, машет мне живой рукой, подмигивает и воздушно целует. По-моему, вместо искусственной руки у него какой-то стальной крюк, как будто щуп у суперэкскаватора, который он отвинчивает от верхней части бионической руки, словно снимает примочки, искусственно наставленные на оружие или мирную технику.
Гад! Гад! Гад какой! Надменный…Злой…
«Ненавижу!» — скриплю зубами и выставляю подбородок, не скрывая своего неудовольствия…
— Да погоди ты! Даша, — Горовой идет за мной, — слышишь? Остановись, кому сказал? Кумпарсита!
Глотаю слезы и обиду, молчу и специально ни черта этому герою не отвечаю.
— Даш… — похоже, он уже бежит. — Жена? — дергает меня за локоть и разворачивает к себе лицом. — Привет, детка! — улыбается, поправляя свою искусственную «человеческую» руку.
— Новый хват тестировал? — смотрю за ним, испепеляю взглядом и обманчиво спокойным голосом задаю издевательский вопрос. — Подопытная обезьянка — однорукий Ярик?
— Да, — опустив взгляд, отвечает. — Зачем ты оскорбляешь…
— Пошел к черту! — шиплю, выплевывая слюни. — И как? Потешил публику? Мудак! — рычу и скалю зубы.
— Что? — поднимает на меня
— Удовлетворен, спрашиваю?
— Вполне, — задирает подбородок и подмигивает. — Ты чего ругаешься? — протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне. Я отстраняюсь и отхожу назад. — Послушай же!
— Я хочу домой. Если ты закончил свои эквилибры, — не смотрю на мужа, зато направляю взор по сторонам, — то не мог бы отвезти меня?
— Ты испугалась? — подходит ближе и, обхватив пальцами мой подбородок, обманчиво мягкой силой обращает к себе. — Переживала за ущербного мужа?
— Нисколько, Горовой! Обойдешься! Слишком много чести, — шиплю. — Мне же ничего не угрожало. Просила лишь о том, чтобы тебя по трассе киселем не размотало. Согласна даже на вторую руку, но, чтобы только с головой. Ты… Ты… Ненавижу тебя!
— Даша, Даша, Даша… — повторяя, шепчет мое имя.
— Наказал? Доволен? Бить, по-видимому, не будешь? У тебя другие методы? Отомстил за себя, борец за правду и доверие? Сволочь!
— Что-что? — муж ехидно прищуривается, но очень добродушно улыбается. — Все ведь нормально. Чего ты завелась? Грубиянка!
— Что слышал! — отрезаю и вырываюсь из его захвата, а в сторону злобным шепотом еще грубость добавляю. — Козел! Недоразвитый какой-то! Инвалид эмоциональный, психически больной адреналиновый наркоша…
Ничего не клеится у нас… Не выходит… Все-все насмарку… По-моему, то, что он вытворял на этой трассе — обыкновенный чертов дух противоречия. Ты мне, а я тебе! За неосторожно две недели назад поцарапанную свою душу он вырвет сердце и втопчет оставшуюся гордость жалкой «кумпарситы» в грязь, найдя поглубже лужу?
— Даша…
— Довольно, я сказала! — пристегиваюсь и сильно дергаю свой ремень безопасности, не смотрю на мужа, зато тщательно исследую замочный карабин. — Поехали!
— Ничего ведь не случилось, — наклонившись, заглядывается на меня. — Как твои дела? Родители были?
Неважно! Ни слова не произнесу. Мой отец был прав, когда сказал, что я должна молчать, если желаю сохранить семью. Слишком он… Обидчивый?
— Ты самовлюбленный хрен, Горовой! — выплевываю оскорбление, пока он запускает двигатель. — Несостоявшийся чемпион! Амбициозный инвалид без сердца…
— Все сказала? — смотрит прямо перед собой, ко мне лицо не возвращает.
— Ты эгоист! — визжу, захлебываясь словами. — Питаешь свое эго? Такой ненасытный? Теперь ты с сыном соревнуешься?
— Тебе виднее, — он хмыкает и, сверившись с обстановкой по зеркалам, выезжает с парковочного места на этой спортивной арене. — Домой или покатаемся?
— Чтобы поругаться? — хриплю, рассматривая пейзаж за своим окном.
— Все от тебя зависит, Даша…
Наш серпантин и плавный ход машины Ярослава все-таки баюкают меня. Я успокаиваюсь, расслабляюсь, скулю надоедливую мелодию себе под нос и даже откидываюсь на подголовник своего кресла. Перед моими глазами, когда он был на той сучьей трассе, промелькнула как будто вся наша с ним прошедшая и, возможно, будущая жизнь, без шансов на возвращение в нынешнее настоящее…
— Кумпарсита? — муж согнутым указательным пальцем аккуратно поддевает кончик моего носа. — Спишь, что ли?