Легко и просто, или Кризис тридцати лет

Трелина Виктория

Днём у меня работа: сделки, люди, документы и бесконечные звонки от Игоря: «Где ты? С кем ты?» Этот параноик снова уверен, что я изменяю ему с каждым клиентом. Теперь помимо рабочих отзвонов с объекта директору, я должна отзваниваться еще и Игорьку. Причем обязательно в первую очередь ему, а директору уже после. Игорь каждый вечер проверяет мои исходящие звонки на предмет соблюдения этой последовательности. Я не пытаюсь вникнуть, почему это так важно для него, чтобы не прибавлять себе головной боли. Я давно привыкла, что любые мелочи для Игоря имеют глобальное мегазначение. Сначала я пыталась доказывать ему, что нельзя так циклиться на мелочах, за что была послана подальше и названа несколькими сразу непечатными словами. Теперь слово «мелочи» я не употребляю, ровно как и слово «ревность». Потому, что звучание некоторых слов у Игоря вызывает приступ ярости. К этому я тоже уже привыкла…

– Зай, я соскучился, – ласково так начинается диалог. Я в офисе, директор на месте, у

меня куча звонков и встреч, сюсюкать по телефону с Игорем не очень удобно, но лучше сделать это сейчас, чем потом оправдываться весь вечер, почему не ответила на звонок, или ответила не сразу, или почему голос не такой, или звуки в офисе не офисные…

– И я соскучилась, мой хороший, – говорю как можно нежнее, чтобы придраться было не к чему. Но как бы не так…

– Ты где находишься? Почему ты так свободно со мной разговариваешь. Ты же в офисе. Или нет? – Игорь настораживается. Я напрягаюсь, и понимаю, что снова промахнулась. Вчера он пилил меня за то, что я сухо говорю с ним, когда на работе, теперь пилит за то, что говорю не сухо…

– Я в офисе, просто отошла в сторону, на диванчике сижу.

– На каком диванчике? Почему ты не говорила мне, что у вас в офисе есть диванчик? – Игорь переходит на крик.

Боже мой, начинается бред! Видимо диванчик проассоциировался в воспалённом мозгу Игорька с моей изменой. Теперь ему будет казаться, что я сплю на этом злосчастном диванчике со всеми своими клиентами, коллегами и директором.

– Успокойся, – шиплю я, но этот ревнивец меня не слышит.

– Я тебя спрашиваю, почему я не знал, что у тебя в офисе есть диванчик? Почему ты мне никогда об этом не говорила?

– Интересно, в каком контексте я тебя должна была об этом рассказать? – я начинаю истерить, – Ты снова цепляешься к мелочам. Что за бред! Какое значение имеет, есть у нас диванчик или нет его?

– Ты что дура?! – орёт Игорь. Всё, аргументы исчерпаны. Сейчас пойдут маты. Нажимаю сброс, заранее зная, что это бесполезно. И если я не буду брать трубку, или выключу телефон, он прибежит в офис и подожжёт этот чертов диванчик. Или напьётся, или, обрадовавшись поводу, побежит налево (бегал же уже, наверняка, связь не утеряна).

Директор и коллеги косятся в мою сторону. Они давно подозревают, что в моей личной жизни что-то не в порядке…

Диванчик сыграл решающую роль в новом витке наших отношений. Теперь каждый вечер я должна давать подробный доклад о прошедшем дне, не упуская ни единой детали. Я в истериках и в слезах пытаюсь ёрничать, и на работе в течении дня пишу список того, что должна рассказать вечером Игорю. Читаю с листочка, как школьница. Он снова бесится:

– Я не прошу тебя сообщать всё до тонкостей! Мне на хер не надо знать весь этот бред, что ты мне рассказываешь. Я просто интересуюсь, как прошёл твой день! Дура, не реви! Ты что не понимаешь, мне важно всё, что с тобой происходит, потому что я люблю тебя! Истеричка ты грёбаная, ненавижу, когда ты так себя ведёшь! Ненавижу тебя!

Поток противоречивых слов и требований. Я закрываю уши руками и реву. Я не понимаю, что мне делать, что говорить, и чего говорить и делать не нужно. Всё не так. Ничем не угодить. Ну и как тут можно не истерить?

Кажется – ВСЁ

Дожили до нового года. Ссорились по пятьдесят раз в день. Расставались со скандалами и сборами вещей по пять раз в неделю. Перед новым годом «расстались окончательно». Игорь выдал мне, что он меня не любит и никогда не любил, ну и ещё «пару ласковых», чтобы окончательно втоптать в грязь мою самооценку. Его гадости в мой адрес становились с каждым разом всё изощреннее. К старым гадостям у меня образовывался иммунитет. И я уже не реагировала на «мутную пи… болку», на бесконечные «виновата» и прочие маты и не маты. Ему не нравилось моё спокойствие – ему нужно было постоянно доказывать мне, что я истеричка. То, что Игорь энергетический вампир, я поняла давно. Поэтому он меня и не отпускает – я нужна ему как зарядное устройство мобильнику. Его «не люблю» меня абсолютно не тронуло, я знала, что через час он скажет обратное. А он следил за реакцией: «Не люблю, и не любил, и не хочу тебя, ты старая, страшная, никому не нужна, бросила ребенка…» Каждая фраза, как брошенный дротик. Бросок, и остановка, смотрит – попал ли?

Попал последней фразой. Попал больно. Истерика. Объяснения. Оправдания. Оправдания перед самой собой.

Доволен!

В цель! Сделал больно!

Давно не получалось, а тут получилось.

Стал жать на эту кнопку постоянно: «Ты хреновая мать», «Ты никого не любишь, и любить не умеешь – даже дочь свою не любишь».

Бешусь, плачу… До поры до времени. Потом привыкаю, как к «люблю – ненавижу». Игорь бесится, в очередной раз собирает вещи и уходит, видимо – придумывать что-то похлеще. Я даже не знаю, удастся ли ему это? Кажется, он вылил на мою голову все помои мира, и ничего нового изобрести уже не сможет.

Остаюсь одна, восстанавливаю свою страничку в контакте. Потихоньку возобновляю контакты с подругами, но все переписки по-прежнему удаляю, хотя в них и нет ничего такого.

Для меня нет. А для Игоря будет – он во всем находит повод для скандала. И, хотя я обещаю себе не пускать его больше в квартиру, а всё равно боюсь хранить телефоны подруг в памяти телефона, и храню их в памяти мозга. Не раз, вероломно удалённые из моего мобильника Наташка и Маринка, спасали меня – оставляя у себя на ночлег. Спасали от очередных скандалов, от отделов милиции и синяков на теле. Девчонки мои, как же я благодарна вам, как вы меня такую непутёвую терпите! Кстати, люди реально стали сторониться меня. Игорь навевает на всех какой-то страх и негатив. Он умудрился как-то ночью даже позвонить моему родному дядьке, потому что не верил, что дядя Вова – реально дядя, а не просто какой-нибудь Вова – мой любовник. Дядя Вова был в шоке, он вообще не понял, чего хочет от него пьяный мужской голос, звонящий с номера племянницы, и ничего внятного сказать не смог. За это я в ту ночь поплатилась своим сном и нервами. Номер дяди Вовы, само собой был удалён из памяти телефона. А заодно с ним ещё несколько номеров, попавших под горячую руку. Так как чистка моего мобильника – была делом регулярным, в итоге в нём осталось три контакта: любимый, Мама, Юлька. «Любимым» Игорь окрестил себя сам. А когда мы ссорились, не забывал переименовывать себя в Игоря. Когда он это делал, не знаю… Если мы ссорились очень сильно, он вообще удалял свой номер в моём мобильнике, хотя прекрасно знал, что я помню его наизусть. Да и поступок этот был абсолютно бессмысленным, потому что не было ни дня, даже ни часа, чтобы он не звонил мне, или не писал… Эти его заморочки с телефонами, соц. сетями, удалениями, переименовываниями, поначалу казались мне детскими глупостями. Сейчас я понимаю, что это не глупости – это диагноз. И болезнь эта заразна. У меня выработалась какая-то паническая зависимость от мобильника. Я постоянно боялась, что он зазвонит не в тот момент, боялась, что позвонит кто-то не тот (Игорь ревновал меня к рабочим звонкам, и бесился, когда мне звонили коллеги по делу, или клиенты), боялась выключить телефон, тем самым вызвав подозрения «любимого», боялась вовремя не взять трубку… Боялась, боялась, боялась… Моя любовь к Игорю превратилась в постоянный страх. Я уже не хотела с ним быть, я поминала, что все бесполезно, и он не изменится. Я делала все эти последние попытки уже на автопилоте, заведомо зная, что это ни к чему хорошему не приведет. Я просто не знала, как мне выпутаться из всего этого. Он умел вытаскивать меня на диалог и на примирение практически из-под земли. Казалось, чтобы окончательно порвать с ним, недостаточно было сменить квартиру, работу и номер телефона. Нужно было менять город, страну, имя, и, возможно, пол. Когда я пыталась сказать, что между нами все кончено, я уже не слышала, как раньше слова «прости», я слышала маты, крики, удары кулака в стену, и сама кричала «прости», потому что боялась удара в лицо… Моё «прости», как правило, уже не от чего не спасало…

Он не отпускал меня…

Он, как и я, давно понял, что отношения зашли в конкретный тупик, но не отпускал. Он мучил меня, он мучился сам, его выходки становились все жестче, а слова все больнее. Он метался, он страдал от того, что не может меня оставить, но и быть со мной уже не может. Я уже раздражала его ужасно, я это видела. Порой он орал на меня просто за то, что я не так моргаю или не так дышу. Я не утрирую сейчас… Именно так и орал: «Прекрати так водить глазами, меня это бесит». Любовь прошла. Была она там, или было что-то другое, но в общем прошло всё доброе чувство, осталась только ревность. Он ревновал меня, ненавидя. Он знал, что будет ревновать меня, когда мы расстанемся. Он понимал, что не сможет с этим жить. И ему было легче видеть меня рядом, пусть ненавидеть, но зато знать «где я, что я, с кем я». Он пытался что-то придумать, уже не для того, чтобы спасти отношения. Утопичность этого была очевидна обоим. Он придумывал что-то, чтобы избавить себя от боли, от этой энергетической зависимости от меня, от всеобъемлющей ревности. Но придумывать уже было нечего – все было пережито за эти полтора года.

Он ушел в середине декабря, и не появлялся довольно долго. Новый год я готовилась встретить одна, но он явился тридцатого декабря ночью, без звонка, без лишних смс-ок, позвонил в дверь, закрыв глазок ладонью. Я знала, что это он. Мне стало реально страшно. Если он всё же придумал что-то, то это что-то будет ужасным и трагическим. Первое, что пришло мне в голову – выпрыгнуть с балкона. И не страх разбиться, а страх быть замеченной им на пустой тёмной улице, остановил меня. Затаиться в квартире, сделав вид, что меня нет, грозило выбитой дверью и опять-таки трагическим концом. Он не уйдёт отсюда ни с чем – я это понимала. Выхода не было – я впустила его. Ни «люблю», ни «прости», ни «вернись» – ничего не было. Было много пива, мой телефон и ключ от квартиры в его кармане, и домашний арест на четыре дня. Так встречали новый год. Какие-то обвинения, сарказм, унижения, его затушенные о кровать сигареты. Мои слёзы и бесконечный страх неизвестности. Мы даже спали в разных комнатах. Я в дальней, которая без балкона, чтобы не смогла сбежать. Было страшно. Не могу больше подобрать слов. Просто страшно… Почему-то казалось, что это ВСЁ.