Лесной глуши неведомые тропы
Шрифт:
У меня по-прежнему темнело в глазах, но я пыталась держаться. Подобрала со стола суму и, держась за стены, потащилась следом за ними. Дверь в комнату уже была открыта: мужчины втащили безвольное тело внутрь и неловко свалили на кровать вниз лицом. Не приходя в сознание, Энги застонал.
— Приступай, — потряс меня за плеч Ирах, — что тебе нужно?
— Принесите котел… с водой… там, внизу… и холодной воды тоже… и вина, — пробормотала я и наконец осмелилась взглянуть на истерзанную спину Энги.
Зажмурилась.
И тут же почувствовала
— Ну-ка, открой глаза! — гневно рявкнул на меня Ирах.
Я послушалась и преданно посмотрела на него.
— Приди в себя! Если ты ему не поможешь, кто поможет? Подумаешь, плетьми отхлестали! Ты и не такое видала, вспомни! Руки-ноги живым людям резала и без чувств не валилась!
Меня усадили на край кровати рядом с безжизненным телом Энги. Кто-то подставил стул, кто-то водрузил сверху исходящий паром котел, кто-то подсунул под руки суму. И я размяла непослушные пальцы, взяла подсунутую кем-то чистую тряпку из дорогого тонкого полотна.
Чтобы увидеть хоть что-нибудь в кровавом месиве, следовало обмыть кожу.
— Ничего непоправимого палач не натворил, — приговаривал рядом Ирах, глядя на то, как мои руки опускают в теплую воду кусочек мягкой ткани и очищают незатронутые ранами места на коже Энги, — жалостливый попался. Для виду бил будто бы люто, а на деле лишь кожу рвал. Да и то с умом: по одному месту дважды ни разу не попал. Видишь, даже до ребер не рассек? А мог бы и хребет перебить с одного удара. Милдред-то, дери Создатель его черную душу, крови страсть как хотел, вот и упивался вдоволь, захлебнуться бы ему. Зашивай его, дочка, и дело с концом. И оглянуться не успеешь, как раны затянутся, а там и свадьбу сыграете.
Я долго не могла вдеть нить в иглу, пока Ирах снова не рявкнул на меня:
— Да ты хуже Милдреда, дочка! Прекрати трястись и не тяни — что делать будешь, если он скоро очнется? Прикажешь его за руки держать, чтобы не дергался? А крики его больно тебе помогут?
Глубоко вздохнув, я успокоила руки и вдела нить. И правда, ничего страшного. Всего лишь зашить рваные раны вдоль и поперек. Я это умею. Всегда умела. Руки-ноги целы, а спина…
Голова вдруг сама собой просветлела, страх ушел, а пальцы привычно запорхали над рассеченной кожей, скрепляя края аккуратными стежками.
— Велите заварить вот эту траву, — утерев пот со лба, я указала на толстый пучок. — И отдельно вот эту. Как очнется, надо будет напоить его сразу.
Чьи-то руки — кажется, Миры — подхватили пучки и исчезли. Моя собственная спина уже совсем занемела, а работы еще был непочатый край. Энги застонал громче и попробовал шевельнуться, но Ирах удержал его за локоть. К моему ужасу, ресницы страдальца задрожали, и веки приоткрылись. Лицо тут же исказилось от боли, сквозь крепко стиснутые зубы вырвалось протяжное шипение.
— Тихо, парень, тихо, — Ирах положил ладонь ему на лоб, не отпуская локоть. — Потерпи чуток. Уже все позади, теперь самая малость осталась.
— Илва…
— Я здесь, — как можно
С другой стороны кровати присел Хакон и прижал свободное запястье Энги к постели широкой ладонью.
— Ну ты и дурень, Тур. Какой бес тебя дернул за шлюху заступаться?
Энги болезненно дернулся под моей иглой и жалобно застонал.
— Он… ее…
— Ничего бы он ей не сделал. Милдред поглумиться хотел, а ты сам, дурень, в петлю полез.
В кои-то веки я была с Хаконом всей душой согласна. Но мне было не до разговоров. Если позволю себе расплакаться, руки опять начнут трястись.
— Вы… никто…
— А ты хотел, чтобы нас всех кнутом отхлестали, так, что ли?
В голосе Хакона звучала показная злоба, но глаза выдавали другое: давний недруг внезапно стал другом. Я взглянула на него с благодарностью.
— Мне моя шкура пока что самому дорога, — отвлекая Энги от волн нахлынувшей боли, бормотал Хакон, в то время как его глаза напряженно следили за моими руками, — а уж от Мирки-то не убыло бы, заработала бы еще.
Тело Энги начала сотрясать мелкая дрожь.
— Держите крепче, — велела я, наклоняясь ниже над очередной рваной раной.
— А вот невесту ты себе выбрал — не дурак, — продолжал Хакон, бросив на меня беглый взгляд. — Правда, рука у нее тяжелая. Ласки не дождешься, а страданий — сколько угодно. Я-то уже на своей шкуре попробовал, теперь твоя очередь.
Энги дернулся и зарычал, но я строго шикнула на него:
— Лежи! Кулаками потом размахивать будешь.
И хоть сердилась я на Хакона, но его глупые речи, вызывая в Энги злость, отвлекали того от жестокой боли.
— Да и ты сама хороша, — теперь Хакон в открытую смотрел на меня. — Что ж ты не сказала-то? Я б к чужой невесте руки не стал совать.
— Мы только вчера решили, — ответила я, будто и впрямь между мной и Энги случился долгожданный разговор.
Но мне очень хотелось, чтобы он знал о моем решении. А вдруг мои слова хоть немного облегчат ему боль?
— А руки тебе давно бы оторвать надо. Да уж очень ладно ими куешь.
Ирах заботливо утер пот со лба Энги, а затем вытер и собственное лицо.
— Ох, молодежь… натерпишься с вами.
Я уже заканчивала терзать и без того истерзанную плоть Энги, когда в комнату вернулась Мира с двумя дымящимися кружками.
— Из какой поить? Вот эта — из коричневой травы. А эта — из серо-зеленой.
— Сначала коричневую, — велела я и потянулась, разминая затекшую спину. — Так пить он не сможет, давай через соломинку.
— Я… не дитя… малое… — попробовал возмутиться Энги, но Мира уже сунула ему соломинку в губы.
После отвара, притупляющего боль, следовало подождать некоторое время, а уж затем поить дурман-травой. Между тем, я вымыла руки и еще раз осторожно протерла зашитую спину Энги смесью теплой воды с вином. Боль еще не отпустила его, и он закашлялся, дергаясь, как уж на сковородке.