Летние дни в замке Оберн
Шрифт:
Конечно же, Анжела попалась на мою удочку. Потом мы обсудили и партнера Мэриан
по ужину, пока остальные гости собирались и рассаживались. Я по-прежнему не знала, кто
будет выступать, потому поразилась, когда шесть алиор вошли в комнату и взобрались на
маленькую сцену. Троих из них я раньше не видела: очень пожилую женщину,
светловолосого мужчину и женщину помоложе с прямо-таки светящейся кожей. С ними
были Эндрю и еще двое алиор, живших в самом замке.
86
87
–
никогда не видела ничего подобного.
Анжела покачала головой:
– Они не поют, они играют прекрасную, неземную музыку. Ты никогда не слышала?
– Нет.
– На самом деле, в последнее время они почти не выступают. Двое из женщин –
пожилая и молодая, – очевидно, до поимки входили в какой-то музыкальный клан – или
что там у них в Алоре, не знаю. Пожилая живет в Трегонии, а молодая – в Мелидоне,
потому они редко встречаются. Но если встречаются, всегда выступают. Мама сказала, что
это самая веская причина пригласить сюда Хеннеси, – хихикнула она.
Мне не удалось выдавить даже подобия улыбки. Представившаяся мне картина –
алиоры, вырванные из своих домов, разделенные, снова объединяются в рабстве и только
тогда могут испытать одну из простых, но важных радостей жизни – ужаснула меня и
лишила дара речи. Как такое могло случиться? Ответ был известен – я чуть не стала
частью всего этого три года назад. Как может дядя творить подобное? Как я могла считать
это допустимым? Сейчас все это не укладывалось в голове. И придумать выход не
удавалось.
Пока я сражалась с чувством вины и гневом, алиоры заняли места на сцене. Трое
держали в руках длинные, тонкие трубки, похожие на выдолбленные ветки; но их
собственные руки были такими длинными и тонкими, и так крепко держали инструменты,
что иногда казалось, будто это не одна, а три трубки. Две приезжих женщин сели и
раскрыли на коленях металлические коробочки. С моего места не было видно, есть ли
внутри струны или какое-то другое устройство для извлечения звука. Эндрю перебирал
горсть стеклянных палочек, которые, ударяясь друг о друга, издавали хрустальный звон.
Пожилая женщина что-то спросила у своих товарищей, и они все замерли. А потом по
какому-то незаметному сигналу начали одновременно играть.
Казалось, все деревья в лесу уселись и начали говорить; словно река, надув кружевные
губки, рассказывала сказку. Алиоры играли непривычную моему слуху музыку, но
доносившиеся звуки, писк, тихое рычание лесных тварей приобретали неожиданно
понятный
сколько дававшем ощущение общения, раскрытия тайн и постижения всеобщей истины.
Под журчание и шорохи их песни ветра меня посетила мысль: «Да, теперь я знаю.
Конечно. И почему раньше не понимала?». Я была зачарована, восхищена, околдована.
Когда музыка внезапно прекратилась, я буквально ахнула – как и половина людей в
зале. Я чувствовала себя глупой и какой-то тяжелой, будто выбралась из лесного пруда, где
пронежилась весь день, легко держась на воде. Казалось, комната давит, стены чересчур
плотные, а в воздухе слишком густо пахнет людьми. Кто-то рядом со мной что-то сказал,
но я не смогла понять ни слова.
Не успела я испугаться или хотя бы удивиться, как музыка возобновилась. И снова я
плыла по ее успокаивающим всеведающим волнам. Мир казался огромным и полным
сияющего света; каждое существо, каждый предмет покачивался под свою собственную
мелодию. Все было на своем месте, все прекрасно сочеталось. Замок, поля вокруг,
провинции, простиравшиеся так далеко, что я и вообразить не могла, – все казалось
частью одного прекрасного целого, составляло чудесный единый рисунок. Я подняла руку,
будто пытаясь погладить нити вытканной музыкой картины. Даже то, что на самом-то деле
дотрагиваться было не до чего, не мешало моему пониманию разворачивавшегося холста.
Все виделось кристально ясным.
Музыка снова смолкла, и меня вновь охватили растерянность и чувство утраты. В этот
тоскливый перерыв мне хватило ясности ума подумать: «Если все чувствуют то же, что и
я, почему они вообще позволяют алиорам играть для людей?». Затем музыка
87
88
возобновилась, и стало неважно, что без нее я терялась и печалилась; мне лишь хотелось,
чтобы она не прекращалась всю ночь.
Не могу сказать, как долго это продолжалось. Казалось, мы провели целые дни,
завороженные алиорами, но, возможно, прошел лишь час-другой. И кто знает, сколько бы
они еще играли, если бы не внезапная помеха. Дверь сзади распахнулась, и громкий голос
заявил:
– Это представление может длиться всю ночь! Потому что я привел еще одного
музыканта в оркестр!
И музыка тут же смолкла, внезапно и болезненно. Люди же, казалось, разделились
поровну на протестующих и удивленных. Кто-то вскочил на ноги, указывая в сторону
двери. Вблизи послышался чей-то смех, а дальше – тихий, высокий звук, будто плакал