Лето с чужими
Шрифт:
Если на самом деле я выгляжу не так, как в зеркале, то как мне увидеть свой истинный облик? Неужели такая дурацкая ситуация может возникнуть? Но она возникла — более того, что бы ни произошло в дальнейшем, я не могу это отрицать только из-за того, что она противоречит здравому смыслу.
— Расскажу, — сказал я. — Расскажу, только не пойми неправильно.
Кей молча кивнула.
— У меня осталось только ощущение счастья. Да, возможно, я истощен. Но в сравнении с тем другим, что может подорвать мои силы, пожалуй, серьезно
И я начал рассказ с той ночи, когда случайно встретился в театре с отцом. По лицу Кей было видно, что она мне верит. А может, просто прятала лицо, опасаясь, что я перестану рассказывать. Но даже так я не сомневался в ее искренности.
Хотя какие мы любовники? Были-то вместе всего несколько раз. И все же меня тронуло ее чистое желание все выяснить. Может показаться беспечным, но кажется, я влюбился.
Я поймал себя на мысли: ведь и впрямь мною долго никто не интересовался. Нет, я не ропщу. Так же долго и меня никто не интересовал, ничего не поделаешь — люди отвечали мне взаимностью. Но к моему стыду, внимание Кей было для меня сродни глотку воды, льющемуся в ссохшееся от жажды горло.
Почему? Ведь еще вчера я купался в восхищении и ласке отца и матери.
Стыдно мне было перед самим собой: где-то я понимал, что это — нереальность, а вот любовь Кей — самая что ни есть действительность.
Вернувшись прошлой ночью домой, я попробовал сыграть в игру, которой меня научил отец. Взаимоотношение карт и луны совпадало с объяснением этой игры в энциклопедии.
И чем дальше я рассказывал Кей об Асакуса, тем больше склонялся к мысли, что отец и мать — существа нездешние.
Глава 10
Пока я был женат, все, что я делал, хоть в чем-то имело отношение к жене. Даже в ту пору, когда она меня ничем не стесняла, я ощущал себя виновным перед ней. Но и какое-то время после развода я не мог избавиться от этого чувства. И вот однажды я вспомнил это ошеломляющее чувство свободы — когда сообразил, что моими делами уже давно никто не интересуется.
На следующий день я почувствовал, как во мне снова оживает то же стеснение, что и в годы семейной жизни. Будто я собираюсь что-то сделать втайне.
Втайне от Кей я подумывал съездить в Асакуса.
— Обещай, — говорила мне она, — что больше ни за что не поедешь.
Под напором ее логики возражать я не мог.
Отец и мать — хоть и не злые и не вредные, но все же — давно мертвые существа. Появление мертвецов само по себе вполне может привести к коренному нарушению жизненного уклада, так что в этом смысле я понимал настроение Кей, пытавшейся этого не допустить.
Но что касается родителей, я никак не мог признать, что они желают мне зла.
— Хороши родители. Ты весь истощен. Глаза ввалились так, что люди ахают.
Стоя на следующий день перед зеркалом, я не видел в себе
— Поверь мне, — несколько раз повторила Кей, — на тебе лица нет.
Так бывает, я знаю: заметное постороннему глазу запустение сам человек не видит. Это поучительно, но не хотелось доверять зеркалу роль пророка.
— Покажи, — обращался я к зеркалу, — покажи мой истинный облик.
Но зеркало неизменно отражало лишь мою фигуру, полную жизненных сил. И мне хотелось во что бы то ни стало хотя бы один последний раз встретиться с отцом и матерью.
В ответ на родительское «приходи опять», «да поскорее» я ответил: «Да, конечно». Ну как я мог после этого их бросить? Я представил, как они горюют в своей квартирке в Асакуса, хотя при желании могут и ко мне в гости приехать. Бросить их двоих, не попрощавшись, — прием эгоистической самозащиты. Какая разница, если я осунусь еще немного? И вообще — так ли необходимо беспокоиться за свою жизнь, брось я их двоих? Можно возразить: а Кей, а ее любовь? Так-то оно так, но я уже не могу доверять любви между мужчиной и женщиной.
Как и родительской любви. Но родители продолжают жить только для меня. Кажется, они — существа такие беспомощные, что отвернись я, и останется им лишь исчезнуть. Можно хотя бы попрощаться.
Поэтому вечером я предал Кей.
Потратив большую часть дня на план второй части, я позвонил Кей, убедился, что ее дома нет, и засобирался в дорогу. Но даже так мне показалось, что она откуда-то за мной наблюдает. Как бы прогоняя из головы эту мысль, я сказал самому себе: «А не поесть ли мне чего-нибудь вкусненького?» — и вышел в коридор.
Кей сейчас наяривает по клавишам компьютера в своей бухгалтерии продовольственной фирмы где-то на Цукидзи, и вряд ли может взять отгул специально, чтобы за мной наблюдать. К тому же я позвонил и удостоверился, что дома ее нет. Теперь можно не трястись, когда откроются двери лифта. Выйдя на улицу, можно не пытаться проскочить незамеченным под окнами. Но на самом деле я выскользнул на проспект именно в таком настроении — будто сбегал с уроков.
На удивление, потребовалось немало душевных сил, чтобы нарушить данное Кей обещание. А это значит, я люблю ее больше, чем мне кажется. Развалившись на сиденье спешащего в Асакуса такси, я вспоминал истовые, серьезные глаза Кей и ее белую попку.
— Отец, Хидэо, — крикнула наверху мать, едва я ступил ногой на лестницу. Поднял голову: она собиралась в магазин, весело кивнула мне и тут же скрылась из виду. Лишь ее голос слышался: — Хидэо пришел, отец.
Я хотел было сказать, что кричать не стоит, будут ругаться соседи, — но я даже не знал, слышат ли они этот голос.
Поднялся на второй этаж. Мать стояла перед дверью квартиры, лицо расплылось в улыбке:
— Ну, заходи.