Лето с чужими
Шрифт:
— Здравствуй, — улыбнулся и я.
— Я это... схожу пока в магазин. Отец дома.
Разойдясь с матерью, я заглянул в комнату — отец развалился там на полу, обмахивая себя веером.
— Ага.
— Здравствуй.
— Будешь? Пивка-то?
Он шустро поднялся и распахнул холодильник.
— Потом, за едой.
— Да брось ты! Я с обеда лежу терплю. Мамашка бурчит, я дую сплошную воду, а от одной мысли о пивке все в животе урчит.
Показывали школьный бейсбол. Мы сидели перед телевизором, скрестив ноги, и пили пиво.
— С кем-нибудь играл?
— Во что?
—
— Не было времени.
— Тебе столько лет, а по-прежнему весь в делах. Постареешь, играть станет неинтересно.
— Давай сегодня поиграем в «ойтёкабу».
— Ладно, раз обещал. Кому скажешь — стыдоба да и только: единственный сын дожил до таких лет, а в карты не может. И красней за тебя потом.
Затем отец преподал мне увлекательный урок шулерства: показал «зеркало», «извлечение карты», «втирание», «сброс карты», «подглядывание». Когда вернулась мать, на полу стояло уже три пустые бутылки.
— Закажи что-нибудь с доставкой, мать.
— Да я тут всего накупила.
Я немного захмелел и, покраснев, улыбнулся матери. Враки все это. Ничего она не купила. Разыгрывает для меня спектакль.
— Стой, погоди, мама. Давай, действительно, закажи что-нибудь и поиграем в «ойтёкабу».
— В кого он такой уродился? Весь в папашку.
— Ну и что в этом плохого? На то он и родной сын, — сказал отец.
— Точно, закажем угря. Я угощаю. Не переживайте, зарабатываю достаточно.
— Тогда я схожу.
— Только не туда, — сказал отец. — Лучше в тот, что напротив «Кацумаса».
— Точно, зачем нам унагидон [15] ? Если заказывать, то жареную печеночку, да самого угря и на вертеле, к нему супчику, ну, и рис, — подражая отцу, попробовал капризно сказать я.
Мать лишь весело заметила:
— Помечтайте там, на пару, — и замолчала. Заказав еду, она вернулась, и мы принялись играть в карты. Они оба играли быстро и умело.
— Чего копаешься, ну, скоро ты? Может, лучше составишь? Чего шепчешь, говори громче, нужно тебе или нет... — Они разошлись не на шутку, забыв, с кем играют. Я поражался: мать беззаботно и вместе с тем уверенно пользовалась карточным жаргоном. Вся такая ладная, энергичная женщина.
15
Унагидон — блюдо из риса и жареного угря.
Отец ел угря и проникновенно говорил:
— Были б мы живы, разве бы так жили. Да-а, ничего не поделаешь...
— Да и не годится учить картам двенадцатилетнего мальчика, — вторила ему мать.
— Только, как бы это сказать, цель человеческой жизни, моего бытия...
— Мудреные ты слова говоришь.
— Помолчи! Можно подумать, я не читал этих ученых книжек. Я далек от этого, но пока еще разбираюсь, что хорошо, а что — плохо.
— Тогда говори нормально, как обычно.
— Я же так, чтобы ему было понятнее. Передо мной каждый день проходит масса народа. Не буду я говорить — не будет и работы. Мастера сусей тем и отличаются от поваров «хранцусской» кухни. Это у тех главное, чтобы вкусно было — бродят по кухне важные, как гуси. А тут
— Что, правда?
— Видишь, жены они все такие. Только и могут фыркать.
В разговоре со мной они не выбирали выражений. И вместе с тем было заметно — они от всей души радовались тому, что я с ними. Прямо-таки веселились. И я не смог им сказать, что больше сюда не приду. Мы вместе опять вышли на Международную улицу, и они опять посадили меня в такси в хорошем расположении духа.
— Приходи опять.
— Мы ждем.
Глава 11
В такси по дороге домой я думал о тактичности родителей. Похоже, они говорили все, что хотели, но при этом ни разу не попытались напроситься ко мне в гости. Мне это казалось грустным, а с другой стороны, терзала совесть — я и сам их не приглашал. Вместе с тем, существовала некая граница между реальностью и ирреальностью, мы втроем интуитивно догадывались об этом, и старались эту границу не пересекать.
Затем я вспомнил о сыне — о Сигэки.
Слово «вспомнил» может показаться кощунственным. Сын с самого развода чурался меня, воротил лицо, во всем принимал сторону матери. Как я ни пытался с ним заговорить, ответа не добился. При этом он нарочито весело болтал с матерью. После развода Сигэки остался жить с ней, но это ладно.
Мне порой казалось: если предположить, что привязанность девятнадцатилетнего парня к матери есть результат внутреннего протеста против отца, мне лучше примириться и больше не пытаться оправдать себя в его глазах.
Ненавидит отца, бережет мать... тоже неплохо. Я попытался забыть сына.
Но сейчас Сигэки уже знает об отношениях между матерью и Мамией.
Возможно, это и не свойственно для второкурсника, но и ему иногда требуется отцовская любовь. Приезжая сюда, я, например, утопаю в родительской любви и уверен, что должен вернуть то же самое сыну.
— Простите, я передумал, поезжайте в Акасака. — И я назвал таксисту гостиницу.
На сегодня избавлю себя от необходимости врать Кей, а заодно встречусь завтра в гостинице с Сигэки, пообедаем вместе, дам ему больше, чем обычно, карманных денег.
Хотя уверенности в том, как сын отреагирует на своевольную выходку отца, у меня не было.
— Квартира Имамура, — раздался на другом конце провода голос бывшей жены. Вернула себе девичью фамилию.
— Это я.
Повисла короткая пауза.
— Сигэки, ты? — спросила Аяко.
— Да нет же, я.
— Ах, ты... — Голос стал ехидным. — То-то я думаю, кто еще может сказать «это я».
— А как мне прикажешь называться? — усмехнулся я в свою очередь. После развода я звонил впервые.
— Только голосами и похожи, так, что не отличишь.
— Извини.
Я настраивался услышать колкости, но сквозило напряжение, и разговор явно не клеился.
— Что, его нет?
— Он сейчас в Штатах. Его друг уехал на год на стажировку в Аризону, вот он и решил слетать к нему на каникулы.