Лето с чужими
Шрифт:
Официантка, улыбаясь, удалилась.
— В такую минуту... подтрунивать над женщиной, — грустно промолвила мать.
— Да ты на себя посмотри! Человек, понимаешь, пытается всех развеселить, а ты лишь только палки в колеса...
— Ах ты бесстыжий!
— Мама, перестань, — сказал я. — Я не пытаюсь всех развеселить через силу, но каково отцу, понимаю. Давайте выпьем.
Я налил отцу и матери пива.
— Еще бы — кто признает в нас родителей и сына? — с грустной усмешкой сказал отец. — Да, всякое в этой
И подлил мне пива. Обычное «кампай» [22] в этой ситуации могло расстроить мать, поэтому я только сказал «ну, давайте», и мы втроем выпили.
Опять пришла официантка, поставила кастрюлю, полила маслом и начала готовить сукияки.
— Хозяюшка, этот малый... — начал отец.
— Вот как, его так и звать — «малый»?
— Да ну.
— Ладно, какая разница, — встрял я. — Может, мне нравится, когда меня так зовут.
— В двенадцать остался без родителей.
22
«Кампай» (яп.) — доел, «осушенный бокал», традиционный тост японцев.
— Что, правда?
— Нелегко пришлось. Но выдюжил. Выдюжил. Молодец.
— И что, остались совсем одни? — посмотрела на меня официантка.
— Да нет. Был дед, дядька с теткой присматривали.
— Выходит, почти один. Старался, как мог. Сегодня пришли сюда, а он и говорит: ешь мяса вволю. Выбился в люди.
— Никак уже захмелели? — удивилась официантка.
— И пусть, — весело подала голос мать. Я удивленно посмотрел на нее, а она официантке: — Дальше я сама. Закончится, попросим еще.
Официантка привычно извинилась и ушла, сказав напоследок, что «две официантки уехали на праздник «обон» — и с концами».
Поведя в ее сторону подбородком, отец сказал:
— Дай ей одну бумажку. В смысле — чаевые.
— Хорошо.
— Нынче так не принято.
— Ну почему? Разгорячившиеся мужики завсегда оставляют. Сотни иен хватит. Нет, не сотни — тысячи. Слушай, тысяча иен? В жутком мире ты живешь...
— Сейчас об этом, — вставила мать, — говорить не стоит.
— Почему не стоит? — Отец помешивал в кастрюле. — Говори, что хочешь.
— Даже не верится, что уже сорок восемь. — Мать всматривалась в меня.
— Да уж, — ответил я. — А как я рад, что моя мама — такая молодая и красивая.
— Еще бы, — засиял отец.
В его возрасте так сказать я бы себе не позволил. Сейчас, наоборот, мне казалось, что это уместно. Звучало доходчивей.
— А ты неплохо управлялся без нас. Подумать только — тридцать шесть лет.
— Жену вот даже успел завести, — сказал отец.
— Дети — они всегда как-нибудь да справляются.
— А как быть, если нас нет?
— Замолчи, а? — Мать.
— Ты мне брось так говорить. —
— Ты что, не понимаешь? Нам некогда трепать языками. — Голос матери вдруг задрожал, словно бы от слез.
— Что значит «некогда»? — Я перевел взгляд с матери на отца.
— Что, горит?
— Да. — На глаза матери навернулись слезы. — Ты думаешь, я просто так официантку отправила?
Я опять посмотрел на отца. Он сидел с убитым видом.
— Ты это про что?
— Так, ничего.
Отец качал головой с серьезным видом. По нему не скажешь, что «все в порядке».
— Можно? — Мать поменяла позу. — Я сильно волнуюсь, и слов не могу подобрать. Мы тебя очень любим.
— Вы что, уходите? — почувствовал я.
— Хорошо, что мы свиделись, — сказал отец. — Ты — хороший сын.
— Верно, — подхватила мать.
— Никакой я не хороший. Я не такой, как вы обо мне говорите. Был плохим мужем, неважным отцом. Вы просто не знаете, насколько вы лучше меня. Вы на удивление мягкие люди. Глядя на вас, я понимал, каким отцом нужно быть. Я вот так говорю, но сам не знаю, дорожил бы вами или нет, живи вы все это время... До сих пор толком ничего не сделал. Сплошная грызня на глазах у...
Начал я фразу и обомлел.
Плечо матери стало расплывчатым. Контур сохранялся, но уже просвечивал.
В панике я посмотрел на отца — часть его груди уже пропала.
Вот в чем дело. Вот вы как уходите. Я лишь открыл рот, не в силах что-либо произнести.
— Все кончено, — сказал отец. — Уже все кончено.
— Мы гордимся тобой, — сказала мать.
— И даже очень. Только брось постоянно себя корить. Нужно ценить собственное «я». Не будешь ценить себя — никто за тебя это не сделает.
— Не уходите! — У меня неожиданно прорвался голос малыша.
— Не можем. Мы думали, у нас есть еще немного времени.
— Не хочу!
— Береги себя.
— Мы теперь больше не свидимся.
Плечо отца пропало совсем, стало прозрачным лицо матери. Я боялся, что они растворятся прямо у меня на глазах. Тем временем отец продолжал исчезать.
— Спасибо вам. Спасибо за все. Спасибо. Я сдерживал голос, а сам думал: «Хоть бы никто не помешал мне в эту минуту».
— Прощай, — сказала почти неразличимая мать.
— Будь здоров, — уже невидимый отец. Я даже не заплакал. Так мне было тяжело.
— Прощайте, — лишь тихо сказал я.
И отец, и мать бесследно исчезли. И только на столе остались палочки и тарелки, стаканы из-под пива и мешок печенья. Испачканный стол и примятые подушки.
Закипела кастрюля.
Они же ничего не поели. Ни-ско-ле-чко.
Затем навалилась усталость. Такая сильная, что хотелось положить голову на стол. Я оперся о стол локтями и закрыл руками лицо.
— Они что, в туалет пошли? Поймут, куда? — раздался голос официантки.