Летописцы летающей братвы. Книга третья

Ильин Геннадий

Леночка накрывала на стол, сын возился с игрушками, а мы сидели на диване и разговаривали о политике.

– Я старый коммунист, но за последнее время порядком запутался. Не понимаю, куда ведут народ наши прославленные вожди. С одной стороны, со всех сторон трезвонят о выдающихся достижениях в промышленном производстве и сельском хозяйстве, с другой – пустые прилавки в магазинах. Как в послевоенные годы. Но тогда хоть что – то можно было приобрести по карточкам, а сейчас и этого лишили. Кругом блат, круговая порука и воровство. Спекулянты и фарцовщики заполонили

страну. Что, правительство об этом не знает?

Ай, да дед! Ай, да Иван Константинович, верящий в партию, как в Иисуса Христа! И его достала хвалёная Брежневская оттепель. Неужто и впрямь бытиё определяет сознание?

– Ты не молчи, – среагировал тесть на мой неопределённый жест. – Тебе, как журналисту, доподлинно известна причина наших бед.

Вместо ответа я рассказал анекдот:

– Встретились в гостинице «Алтай» в одном номере сибиряк – русич и грузин.

– Ты, – спрашивает грузин, – зачем в Москву приехал?

– Да вот, – отвечает русский, хочу осуществить свою мечту: в Мавзолей сходить, Ленина посмотреть. Да шубу жене купить, и в Большой театр попасть.

– Молодец! – одобрил грузин. – Я тоже это сделаю.

Вечером встречаются

– Ну, как? – интересуется грузин!

– Да никак. Пришёл в ГУМ, а там очередь от Кремля.

– А я купил, – небрежно раскинул лисью шубу на кровати кавказец. – Захожу в Пассаж, позвал заведующего отделом, сказал, что хочу, и в двух экземплярах. Один – себе, другой – ему…

– Что так поздно,– спросил грузина невезучий русский следующим вечером.

– В Большой ходил, «Щелкунчика» глядел.

– Так ведь билетов нет.

– Почему нет? Зашёл к администратору, говорю: кацо, возьми зелень за весь первый ряд. Но дай для меня один билет. Нашёл, понимаешь.

На третий день грузин хвастается:

– На Красной площади Ленина видел.

– Что ты мне мозги пудришь? Мавзолей на ремонте.

– Точно, дорогой. Но я взял ящик коньяка, принёс его рабочим, попросил показать Ленина.

– Тебя, – говорят, – внутрь проводить или его сюда вынести?…

Лена рассмеялась, а тесть обиделся:

– Вот, – сказал он с горечью, – развращённый народ покушается и на святыни. Сатанинские деньги правят сегодня бал. И это только начало. Помяни моё слово, совсем скоро начнётся такой беспредел, которого не знала ещё Россия. Но ты прав: жируют чиновники на наших несчастьях. Не подмажешь – не поедешь.

– Хватит, мужички, лясы точить, – прекратила наши рассуждения Лада. – Прошу к столу.

– Вот это – дело. Я, признаться, крепко проголодался. Да и по рюмашке пропустить не грех. Давно её, окаянную, не пил, – щёлкнул по водочной бутылке Иван Константинович. – И как ей беспартийные не брезгуют? – как всегда пошутил он, опрокинул шкалик и с удовольствием занюхал корочкой хлеба:

– Соколом пошла. Как фронтовые сто граммов.

– Кстати, – вставил и я своё слово. – Давно хотел посоветовать: почему бы вам не написать и не опубликовать свои воспоминания? За вашей спиной – огромный пласт мало известной истории, уникальные, почти белые страницы службы в лагерях,

работа на Тульском оружейном. Есть о чём рассказать новому поколению.

– Шутишь, зятёк! Какой из меня писатель? Я и двух слов связать – то не могу, а ты – мемуары.

– Не скромничай, папа, – поддержала меня Лада. – Мы твоими письмами ох, как зачитывались. И внукам будет интересно, как ты прожил свою жизнь.

– Так – таки и зачитывались, – довольный похвалой, покачал седой головой Иван, глубоко задумался и неуверенно сказал:

– Попробовать, конечно, можно. Ради вас, сопляков. Но публиковать!?

– Ловлю на слове, – отрезал я пути отступления тестя. – За это и выпьем.

– Не возражаю, – поставил резолюцию под тостом старый, подвыпивший вояка.

Утром мы посетили Панораму «Бородинская битва». Живописная картина, охватывающая весь круг горизонта, с натуральными фрагментами предметов на переднем плане создавала иллюзию реальности. Леночка была в восторге, а Иван, покидая смотровую площадку, грустно заметил:

– Впечатляет. Но уж очень красиво. На войне такой палитры не бывает. Там господствуют три цвета: красный, белый и грязный.

В воскресенье я съездил в закрытый Звёздный городок и закупил продукты для тестя.

– Премного благодарен, – прощаясь с нами, сказал Иван Константинович. – Отпуск у тебя когда? В августе? Вот и приезжайте всем семейством ко мне на дачу. Фрукты, поспеют, помидорчики – огурчики на закуску. Куда вам таким колхозом на юга? У меня в погребе с прошлого года такая настоечка стоит! – заговорщески шепнул он мне на ухо.

– Подумаем, батя.

…В конце июня дочка успешно сдала выпускные экзамены и получила диплом об окончании музыкальной школы. Её хвалили, рекомендовали поступить в училище, но на семейном совете она категорически отказалась:

– Не лишайте меня юности, дорогие мои предки, – совсем по – взрослому заявила Леночка. – Посмотрите вокруг: все дети, как дети, учатся, отдыхают, развлекаются, а вы хотите навсегда приковать меня к вашему ящику, – небрежно кивнула она на новенькое пианино. – Мне и общеобразовательной школы хватит за глаза!

Что ж, дочка по – своему права. Похоже, музыканта – профессионала из неё не выйдет. В нашем роду только моя сестра Маша тяготела к музыке, научилась играть на баяне и даже работала в кинотеатре в фойе, развлекая публику перед сеансом популярными мелодиями. Брат Юрка не в счёт. После окончания консерватории он сначала отрабатывал диплом, а потом втянулся в преподавательскую работу, поскольку ничего другого не умел.

В июле я отправил семью в Тулу, Редькина – в отпуск, а сам с трудом выбил командировку в знаменитую Качу. Мотивировка была проста: Кисляков подготовил к публикации материал об истребительном училище, к которому, как воздух, требовались иллюстрации. Даже Бессонов, скептически относящийся к творчеству Юрия Александровича, не нашёл мотивов для замораживания статьи.

Признаться, Качу я выбрал не случайно. Дело в том, что в Волгограде жили мои родители, и я надеялся совместить полезное с приятным.