Летописцы летающей братвы. Книга третья

Ильин Геннадий

С билетами на самолёт проблем не было. Начальник центрального аэропорта Владимир Михайлович Басов, как только я к нему заявился, позвонил в кассу, усадил за стол и угостил кофе. Не могу сказать, по каким причинам, но генерал в отставке питал особое благорасположение к журналу. Если предполагался вылет по тревоге, шли к нему. В крайнем случае, устроит в кабине пилотов на приставное место.

Всякий раз, прибывая в аэропорт Волгограда, я с волнением вспоминал о далёком сорок втором году, когда моя бедная мать с четырьмя детьми на руках пыталась

уйти от немца за Волгу. И хотя был я тогда от горшка – два вершка, детская цепкая память навсегда зафиксировала эту пристань с единственным уцелевшим зданием, забитым, как муравейник, мертвецки спавшими людскими телами.

Теперь Гумрак не узнать. По большому счёту, он стал современным городом – спутником бывшего Сталинграда.

Через полтора часа лихой таксист доставил меня до Спартановки. Не дожидаясь лифта, я взлетел на пятый этаж и нажал кнопку звонка.

– Кто там? – услышал я голос матери и, озоруя, пропел басом:

– Ты, Настасья, ты, Настасья отворяй – ка ворота…

Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и я переступил порог родного дома.

– Господи, твоя воля! – всплеснула руками мать и повисла на шее. Она заметно располнела и уменьшилась в росте. Я обнял её за талию и приподнял в воздух. Мать жалобно ойкнула:

– Да ты что же делаешь, бугай! Поставь меня обратно. Все косточки переломал.

На шум из гостиной показался отец:

– Вот уж не ждали, так не ждали, – довольный, произнёс он. – То – то у меня нынче нос чесался.

Отец постарел, волос на голове поубавилось, зато рельефно обозначился живот.

– Нас гребут, а мы толстеем? – пошутил я, целуя старика. – Рюкзачок – то надо за спиной носить: спереди неудобно.

– Представляешь, сын, за полгода вырос. Пока грузчиком работал – не было. А уволили – нате вам.

– И за что же попёрли, – с интересом взглянул я на отца, зная о его патологически честном выполнении трудового долга.

– Да засёк, как продавщица Кланька разбавляла сметану кефиром. Мне бы промолчать, а я высказал своё по этому поводу мнение. Может, и промолчал бы. Но она, стерва, за то, чтобы не видел, предложила бидончик сметаны. Вроде бы взятку совала.

Отца я знал, как облупленного. При всех своих отрицательных качествах – мухлевать, объегоривать или просто водить за нос кого – либо он не хотел и не умел. Справедливый до неприличия, старый мартеновец всегда рубил правду – матку в глаза. Есть такие «правильные» люди, которых, сколько не учи, никакие шишки не исправят. За идею они и на плаху пойдут.

Мой малограмотный отец не принадлежал к числу идейных. Более того, он не понимал смысла самого слова, предпочитая жить по понятиям. «Как все», коротко определял он своё кредо. Возможно, благодаря нему и не попал в кровавую политическую мясорубку тридцать седьмого года. Подстрекаемый амбициями вождей, народ продолжал беспрецедентную акцию самоуничтожения.

– Он как тот еврей, – вмешалась в разговор мать, накрывая на стол.– Приходит Мойша домой и радостно сообщает:

– Сара,

я в партию вступил.

– Вечно ты в какое – нибудь дерьмо вляпаешься, – ответила ему жена…

Я рассмеялся, а отец из вежливости улыбнулся. Юмор он воспринимал с большим трудом.

Пока я рассказывал о своей семье, мать расстелила новую, «гостевую», скатерть, выставила селёдочку с холодной отварной картошкой, помидоры, огурчики, небольшой мочёный арбуз и вазу с крупными ломтями ржаного хлеба. Потом на минутку удалилась и принесла из тайничка бутылку.

– Во, – восхитился отец. – А надысь уверяла, что нету.

– Тебе, окаянному, хоть ведро поставь – всё вылакаешь, – проворчала незлобиво мать.

После второй я вытащил из походного чемоданчика подарки. Без них визиты не наносились.

– Это тебе, мам, – накинул я на плечи матери кашемировый цветастый платок.

– Осподи, да куда мне, старухе, такой нарядный! – расцвела она благодарной улыбкой и тотчас подошла к зеркалу. Видавшее виды, оно всегда стояло в прихожей, но теперь я заметил в углу на стекле трещину, и по народной примете отметил, что это не к добру.

– А это, – вытащил я из коробки новенькую электробритву, – тебе, отец.

– Ты как в воду глядел. Моя – то месяц назад, как сгорела. Ну, мать, теперь все кумушки мои! – поддразнил он супругу.

– Да кому ты, старый кобелюка, нужен? – скрылась на минуту в спальне мать и вновь появилась: – Я тоже, сынок тебе, подарок приготовила, – и протянула наручные часы «Слава». – Позолоченные, – с гордостью подчеркнула она. – Вот умру, а ты, глядя на них, будешь вспоминать своих родителей.

Часы и впрямь отвечали своему названию: лучшей отечественной марки не было.

И мы ещё долго гоняли чаи и вспоминали добрым словом родных, друзей и знакомых…

Ровно в семь, как я и просил, мать подняла меня с дивана:

– Пришёл «вставай», сынок.

Ох, как я ненавидел в детстве этот глагол, придуманный и одушевлённой матерью! Ни свет, ни заря «Вставай» выдёргивал меня из тёплой постели и выбрасывал на мороз в сторону школы, до которой топать почти три километра.

Теперь – дело другое. Армейский образ жизни вмонтировал в меня биочасы, подчиняясь которым, я научился, как будильнику, задавать себе время подъёма и отбоя. Однако, если была возможность, я подстраховывался.

Через полчаса, выпив наскоро чашку чая, я перекинул репортёрскую сумку через плечо и вышел из дома.

– Доедешь до остановки «Семь Ветров», а там до Качи – рукой подать, – сориентировала меня мать на прощанье.

Всё население города – героя и все выпускники Качинское военное истребительное училище имени Мясникова для краткости любовно называло «Качей». В этом году ему исполнялось семьдесят лет, и журнал не мог не отметить такую почтенную дату. Прежде, чем сюда ехать, я ознакомился с солидным досье, созданным Кисляковым о знаменитой кузнице лётных кадров для Военно – Воздушных Сил страны.