Летописцы летающей братвы. Книга третья
Шрифт:
Характер Бессонова испортила заграница. Годы, проведённые в Ливии, быстро научили ценить его материальное благополучие. Он настолько привык кататься в достатке, как сыр в масле, что при возвращении на Родину так и не адаптировался к суровой советской действительности.
Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка, – так примерно говорили про Бендера авторы знаменитого романа. Да полно те. Зачем незаслуженно оскорблять Остапа в губительном недуге? Наш Женечка был на порядок выше даже Коробочки – скряги.
Образом
Крепко сбитые, монолитные, как партия, статьи и очерки Бессонова иногда публиковались в солидных газетах и журналах. Кое – какие из них мне удалось почитать. Мнение создалось двоякое. С точки зрения профессионализма написано грамотно, лаконично, но не интересно. Всё равно, как сваренный борщ, в который забыли бросить заправку. И форма есть, и содержание просматривается, а не вкусен, – и всё тут.
Возможно, я чего – то недопонимал и как – то высказал свои сомнения Кислякову. Юрий Александрович рассмеялся и вдруг спросил:
– Ты знаешь, чем отличается столица Камбоджи от нашего зама?
– ?
– Столица Камбоджи Пномпень, а наш зам – пень пнём!
– Так эта байка про прапорщика, – возразил я.
– А ты что думаешь, среди полковников прапорщиков не бывает?
В том, что Юрка прав, я вскоре убедился на своём опыте. Бессонов вызвал меня в кабинет и выразил недовольство, что фотоматериалы вовремя не представляются на обсуждение.
– Евгений Иванович, здесь вы, безусловно, правы. Мне тоже не нравится, когда начальники отделов берут меня за грудки и требуют иллюстрации, нужные ещё вчера. Но чтобы удовлетворить спрос, я должен знать содержание корреспонденций. А их нет до последнего момента. Вашей, кстати, тоже пока не видел. И что прикажете делать в таком случае?
– У вас что, архива нет?– возмутился Бессонов при упоминании своего прокола.
– Загашник – то есть, но он не актуален. Кому нужны снимки годовалой давности? Может, ребят и в живых уже нет, – вспомнил я про скандал двухлетней давности, случившийся в одной из центральных газет.
Тогда опубликовали мужскую фотографию не первой свежести. А бедняга возьми и умри от инфаркта. Ляп может быть и не заметили, но дядька был каким – то профсоюзным боссом и имел авторитет среди партийной элиты. Происшествие в ежедневной печати крайне редкое. Не то, что в ежемесячных журналах, технология выхода в свет которых растянута на три месяца. За это время с отснятыми людьми могло произойти что угодно. И чтобы не попасть впросак, приходилось часами висеть на телефоне, добиваясь подтверждения с мест, что с идущими в печать персонажами ничего негативного не произошло.
– Дело даже не в этом, – продолжал я развивать свою мысль. – Отдел не может работать в трясучем режиме. Тематический снимок требует организации и подготовки, и, стало быть, времени. Вот и используем дежурные
– А это ваши проблемы, – отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, Бессонов. – Не подменяйте творческий процесс банальным ремеслом.
– Об этом и речь.
Евгений Иванович взглянул на меня с иронией:
– Вы что же, предлагаете мне заняться вашими обязанностями?
– Зачем так круто. Просто было бы не лишним на летучке напомнить редакторам о сути нашего разговора. Вам, как руководителю, сделать это сподручней.
Лицо полковника побагровело и приняло выражение людоедки Эллочки. В его глазах ясно прочитывалась её знаменитая фраза «Не учите меня жить!». Но он не дал воли эмоциям и пообещал выполнить мою просьбу.
Неосторожные откровения с Бессоновым приобрели вдруг негативную окраску. Любовь Степановна Виноградова, женщина жёсткая и бескомпромиссная, не терпящая сплетен за своей спиной, поймала меня в курилке и, выпустив длинную струю дыма, в лоб спросила с сарказмом:
– И чем я тебе, голубок, не угодила? Вкалываю по двадцать пять часов в сутки, беру для работы рукописи домой, а вы утверждаете, что я бездельничаю.
– Не понял, – в растерянности развёл я руками. – Откуда такой поклёп?
– Да здесь и понимать не чего. Ведь это вы нашептали заму, что вычитки к вам поступают с большим опозданием? Не возражайте, – вы!
– Та-ак! – крякнул я, сообразив, откуда ветер дует. – У нас действительно состоялся разговор с Бессоновым. Но речь шла не о времени прохождения рукописей, а о заявках для их иллюстраций. При чём здесь вы?
– А разве не вы заявили, что неудовлетворенны моей работой?
– Клянусь мамой, ничего подобного не было. Оценивать труд офицеров и служащих – не моя прерогатива. Для этого есть начальство.
– Странно. Очень странно, – всё ещё сомневаясь, проговорила Любовь Степановна. – Если вы сказали правду, то Евгений Иванович передёргивает карты. С него может статься.
Она размазала окурок о пепельницу и ровным голосом произнесла:
– Я вам верю. Плести интриги – не ваш удел. Прикроем пока эту тему. Но если вы меня обманули… – многозначительно оборвала женщина фразу и строго погрозила пальчиком.
Мой шурин Александр Михайлович, старшина сверхсрочной службы и бравый танкист, в далёком моём детстве как – то сказал речитативом, характеризуя дамочек:
– Пол – грамма правды – пуд коварства, три грамма совести – пуд зла. Притворства девять килограммов и пылкой страсти два ведра. Всю эту смесь взять и разбавить, сто граммов влить в неё «ерша». В холодном месте дать остынуть – и выйдет женская душа!
Не знаю, почему мне понравилось дерзкое высказывание родственника, но я запомнил его навсегда. И хотя мнение о женщинах с возрастом у меня менялось, и я уже критически относился к его мнению, ставил его под сомнение, тем не менее фразу иногда вспоминал, будучи обманутым и оскорблённым девчатами.