Летописцы летающей братвы. Книга третья
Шрифт:
– Ого, какой богатырь! – восхитился он. – Копия – я! А я тебе подарок привёз. Хочешь?
– Сначала опусти меня на пол, – серьёзным голосом потребовал Андрей. «А там, мол, и поговорим», – закончил я мысленно недосказанную фразу.
Через пять минут все уже сидели за праздничным столом. Сергей выудил из чемодана коньяк и шампанское, поставил бутылки в центре.
– Неси фужеры, мать! – распорядился я. – По такому случаю и выпить не грех.
– А мы вас так ждали, так ждали! – не сдержала своих эмоций Леночка, от волнения переходя на «вы». – Думали, не приедете.
– Да как это можно, сестричка? Ты ведь у меня
– Ну, за династию! – поднял я хрустальный бокал с шампанским. – За первое офицерское звание!
Все, как по команде встали, звонко чокнулись и дружно выпили. Даже Леночка пригубила глоточек.
– А теперь рассказывай, куда попал по распределению, как встретились с матерью, с челябинскими друзьями, – когда насытились, потребовал я на правах старшего.
Сергей закатил глаза от удовольствия:
– Не поверите, но моё появление около дома произвело эффект разорвавшейся бомбы. Пока разгружался и расплачивался с таксистом, заметил, как наши дворовые старушки оживлённо зашептались и заспорили. Не знаю, о чём был разговор, но точно – обо мне. Понятное дело, в наших краях военные встречаются редко. Только потом мать со смехом передала возникшие вокруг меня сплетни. Оказывается, за глаза меня называли не только уличным хулиганом и ворюгой, но и бандитом, по которому тюрьма давно плачет. И когда я внезапно исчез, все были твёрдо уверены, что меня, наконец – то, посадили.
Военная форма престарелых кумушек тоже не смущала. «Переоделся, шельмец! Как есть – переоделся. Нынче в военторге любую форму купить можно. В милицию надо заявить».
И ведь заявили. Приходил участковый, проверил документы, я как раз на учёт в комендатуре встал, и, к великой досаде, разочаровал зловредное племя. Но отношение ко мне изменилось. Смотрели с растерянным недоумением и немым уважением: надо же, Серёга человеком стал.
Я слушал сына и впервые ощутил, как чувство самоуважения заполняет моё сердце. Несмотря на измену прошлой жены, сумел – таки перешагнуть порог отчуждения к нашему ребёнку. Не махнул на него рукой, взяв на себя материальные обязательства по его обеспечению. Пришёл в нужную минуту и вырвал со дна нравственного падения.
– Ты нам главного не сказал, – вставила слово Лада, подкладывая пасынку очередную ложку оливье. – Где служить будешь?
– Будто вы не знаете. Весь выпуск распределили по сибирским гарнизонам, и только несколько человек попали на Запад. Твоя работа, отец?
Я неопределённо пожал плечами. Не скрою, был телефонный разговор на эту тему с начальником политотдела училища. Хотелось, чтобы сын служил поближе, где – то в Астафьево, например. Там хорошая авиабаза, и до Москвы – рукой подать.
– Одним словом, назначен служить в гарнизоне города Иваново. Классное, говорят, место. Девчонок столько – хоть пруд пруди! – невольно вырвалось из него тайное признание.
Я про себя хмыкнул. Естественно. О чём ещё может мечтать курсант, изолированный от женского пола на целых три года. По себе знаю, как нелегко бывает сдерживать сексуальное влечение. А миллиону солдат и такому же количеству заключённых? Как им решать эту проблему? Не потому ли и всплывают на поверхность педофилы, лесбиянки и извращенцы? Будь моя воля, я бы в каждом гарнизоне узаконил бюджетные дома свиданий. Другого
Вся последующая неделя у Сергея была переполнена культурной программой. Он побывал в Мавзолее, в Большом театре и театре оперетты, соблазнил семью на совместный поход в цирк, и при моём содействии познакомился со Звёздным городком. Мы встречались только вечером, и сидя за столом, сын с восторгом делился своими впечатлениями. Он быстро нашёл общий язык с детьми. Лена для него музицировала на фортепиано, а младший брат не слезал с колен.
Вскоре, однако, семейной идиллии пришёл конец. Сергея ждали ратные дела. В воскресенье вечером я проводил его на вокзал, и уже у вагона задал главный для себя вопрос:
– Как думаешь строить свою жизнь, сын?
– Знаешь, – склонил он голову набок, – откровенно говоря, пока не задумывался об этом. При хорошем раскладе неплохо было бы поступить в инженерную академию или в какой – нибудь ВУЗ. «Поплавок» не помешает, поможет выплыть в бушующем мире страстей. У тебя – то их два. Считай – катамаран, на которых древние не боялись бороздить океаны.
– Академия, конечно, хорошо, – одобрил я. – Но для неё созреть надо, а, стало быть, время. Почему бы его не использовать для получения высшего политического образования заочно? Представляешь, какие горизонты раскроются перед выпускником академии Жуковского с высшим политическим образованием?
– Заманчиво, отец, – кивнул Серёжа. – Я подумаю.
– Что ж, думай. Но не долго, пока у меня есть наработанные связи с руководством Курганского ВПУ.
Поезд осторожно и почти неслышно стронулся с места. Сын шагнул в тамбур, выглянул из – за плеча проводницы, прощаясь, помахал рукой.
– Не забывай о бабушке и деде! – пожелал я ему на дорожку. – Пиши!
По своему характеру и манерам поведения полковник Миронов был добрым, сентиментальным человеком. Особенно к женскому персоналу. Офицеров Илья Александрович держал в ежовых рукавицах, чтобы служба мёдом не казалась. И для поддержки своего авторитета его позиция тоже имела оправдание. Но вот чем другим, а персональным креслом полковник дорожил трепетно. И всякое поползновение, любой намёк на возраст или нецелесообразность использования его опыта в журналистике пресекал на корню, затаивая ревностную обиду на реформатора.
Как и у всякого руководителя, у него были свои любимчики и оппоненты. Первых Главный поощрял и оберегал от нелётной погоды, со вторыми вёл тайную войну на выживание. Одним из своих приближённых считал заместителя полковника Бессонова, который, прежде чем произнести фразу, заглядывал в рот своего шефа. По существу, этот коротышка и руководил работой редакции, поскольку Миронов вечно отсутствовал на приёмах, симпозиумах, презентациях и прочих подобных мероприятиях. Худо ли, бедно ли, но такой расклад в распределении обязанностей журналистов устраивал. Бессонов безвылазно сидел в своей каморке, яростно и лихо барабаня по клавиатуре старенькой машинки. Неизлечимый графоман, он был уверен, что талантлив и неповторим, и вносит в литературу заметный вклад о новых временах. Писал Евгений обо всём, брался за любые темы на заказ и без заказа, и щедро рассылал свои гениальные произведения во множество редакций. И я, и Кисляков, и Жилин и другие восхищались плодовитостью зама и его способностью восемь часов кряду стучать по истерзанной клавиатуре.