Лейтенант. Назад в СССР. Книга 8. Часть 1
Шрифт:
— В феврале? — уточнил я.
— Ну да… Время пролетит незаметно, сам удивишься.
— А куда именно на практику отправляют?
— А вот как раз и поедешь к себе поближе, на границу Афганистана с Таджикской ССР, либо Туркменской ССР. Ну, что скажешь?
— А под Москву нельзя? — я спросил это просто так, без какой-либо конкретной цели.
— Нет, так нельзя… — тут он вдруг зазвонил телефон и тот резко сменил поведение — Ладно, Громов, иди… Мы с тобой еще не один раз побеседуем!
Что-то подсказывало мне, что это действительно так!
Едва я вышел из канцелярии, как нос к носу столкнулся с Патлатым. Правда, тот уже постригся и патлатым не был ни с какой стороны, но образ
— Пусти, Громов… — просипел он.
— Разве я тебе мешаю?
Тот не стал отвечать, протиснулся бочком и постучав, вошел в канцелярию… Ты смотри, Алипатов уже пристроился и тут, быстро же такие приспосабливаются!
Интересно, чего эта гнида задумала и чего ей в канцелярии нужно?
Глава 14
Снова затишье перед бурей
Учёба в высшем военном училище шла размеренно, неторопливо.
Тут каждый день был похож на предыдущий, все по одному и тому же сценарию. Вернее, по регламенту.
Подъем в шесть утра, сразу же построение и зарядка. Затем рыльно-мыльные процедуры, уборка спального расположения казармы и прилегающей территории. Потом завтрак. После завтрака утренний осмотр, проверка внешнего вида, затем развод на занятия. Там мы находились до часу дня, затем следовало возвращение в казарму, построение на обед. Перед этим, три-четыре круга по плацу и обязательно со строевой песней. Это обязательное требование. Каждая рота имела свою строевую песню и была обязана исполнять ее на «отлично». А достигалось это постоянными ежедневными тренировками.
Старший лейтенант Чертков, как замполит и лицо, ответственное за то, чтобы с песней в подразделении все было хорошо, первое время ругался, потому что никак не мог понять, почему это все три взвода первой роты поют как-то тихо и не дружно. Один отставал, двое других торопились. Кто-то тихо, кто громко, кто-то кашлял.
— Да я один громче спою! — возмущено кричал он. — Громче песню! Громче! Я один, а вас девяносто! Не стыдно?
Но как бы он ни старался, из этого все равно ничего путного пока не получалось. Вернее, получалось, но очень медленно, со скрипом. В то время как одна половина роты разрывала глотки, другая выкладываться не хотела, потому что особого стимула-то и не было. Многие упорно не хотели понимать, зачем вообще это нужно, ходить и одну и ту же песню горланить. Причем, тоже самое делали и другие роты, с таким же эффектом. Старшие курсы — там все понятно, болезнь давно ушла. Наверняка это знакомая история для многих, подобное же было и в моей прежней жизни. Ничего, вылечиться… Упорство и труд все перетрут! Дух соперничества тоже возьмет свое, особенно конкурсе смотре песни и строя.
А учитывая, что нашей строевой песней была популярная, хорошо знакомая чуть ли не каждому, 1978 года появления, со временем, исправление ситуации было просто гарантировано. По нескольку раз в день, то с правой части строевого плаца, то с левой, слышалось недружное:
'Идёт солдат по городу
По незнакомой улице
И от улыбок девичьих
Вся улица светла
Не обижайтесь, девушки
Но для солдата главное
Чтобы его далёкая
Любимая ждала'
Кто-то по-прежнему не попадал в такт, несмотря на тренировки, а кто-то неосознанно, кто-то же только рот открывал… Как первая рота на минувшей присяге вообще прошла со строевой песней,
Далее по распорядку, после нескольких кругов строевым шагом, мы шли на обед в столовую. И каждый раз рота получала в тык от дежурного по столовой, что приходила на две-три минуты раньше установленного графика. Старший прапорщик Дурский, с вредным характером, жёстким обветрившимся лицом и выпученными как у жабы глазами, громким голосом всегда возмущался так, что даже молодые летехи терялись. Впрочем, все это быстро входило в привычку и уже никто особо не реагировал, когда тот снова начинал старую песню.
Поначалу, я смотрел на всю эту курсантскую рутину с легкой иронией — порой, ностальгия аж искрила… Потом перестал обращать внимание, просто плыл по течению, не привлекая к себе особого внимания. Отличником я становиться не собирался, у меня достаточно отличий за последний год службы. Он же, кстати, и первый.
В столовой пятнадцать минут на прием пищи, затем мы выходили строиться на площадку перед столовой, затем небольшой перекур в казарме и снова отправлялись на занятия. Там я с большим трудом боролся со сном, потому как внезапно выяснилось, что сидеть в душных, забитых людьми классах, под монотонное бормотание преподавателей действует на меня как снотворное. Особенно после плотного обеда меня всегда буквально рубило, ничего не мог с собой поделать.
И так почти до шести вечера. Иногда до четырех. Ситуацию исправляло то, что три раза в неделю была физическая подготовка. Она, конечно, не шла ни в какое сравнение с тем, что было в учебном центре ГРУ, но все же хоть что-то. Мало-мальски позволяла поддерживать форму, особенно после госпиталя. На физподготовке я показывал лучшие результаты, а потому, наши офицеры и преподаватели, с первых же недель начали ставить меня в пример. Я не гордился, просто делал то, зачем меня сюда отправили.
Затем по распорядку шел ужин, а после — личное время. Если форма одежды, внешний вид и обувь были в порядке, если знал статьи устава и обязанности суточного наряда, можно было отдыхать. Ну или в Ленинской комнате найти себе занятие — чтение, шахматы, гитара.
Каждый день заканчивался вечерней прогулкой, поверкой и отбоем. А с утра все начиналось заново. За исключением субботы — тогда занятия до обеда, а после него начиналось ПХД, которое каждый раз проходило с размахом. В той воинской части, где я начал свою срочную службу, было иначе. Да, без парко-хозяйственного дня никуда, но там все было значительно проще. Не с таким акцентом на чистоту и порядок. То и дело откуда-то появлялся слух, что в училище прибывают важные гости из Москвы, а значит что? Правильно, все должно быть вылизано и вычищено, как будто генералы или полковники ехали на юг страны только для того, чтобы проверить, чисто ли в училище или нет… Слух, естественно рождали сами офицеры, затем на курилке грамотно пускали его в массы. А уж если кто и приезжал, то совершенно точно подметенные тротуары и чистые урны его мало интересовали.
Вообще, после всех опасных приключений, выпавших на мою долю в Афганистане, после проведенных боевых операций, времени проведенному в зиндане, среди душманов, все это казалось каким-то нереалистичным, даже не настоящим. Сидеть на уроках по математике, русскому языку, физике было дико скучно и утомительно. Мозг был заточен под другое. Я то и дело засыпал, а сидящий сбоку бдительный курсант Пипкин теребил меня за плечо.
Уже через три недели таких занятий, я был готов все бросить к чертям и вернуться обратно к своей группе. Ну, серьезно, после Афгана сидеть в тесной аудитории и таращась в тетрадь, выводить формулы?! Писать диктанты, почему я люблю армию? Читать стихи?