Лики Богов

Роси Тара

— Возвращайтесь в Камул и дожидайтесь меня, — приказал командир, выводя скакуна из стойла.

Злат молча кивнул ему, крепче обнимая сотрясающуюся в рыданиях Радмилу. Топот копыт сотряс землю и поднял облако пыли. Из лабиринта улочек выбежала Маруся, что вызвалась до утра беречь покой города. Она подбежала к неподвижно сидящему Злату и дрожащей в его руках Радмиле.

— Что стряслось? — спросила казачка.

Лучница не могла выдавить и слова, Маруся чувствовала как холод сжимает её сердце и грубо рявкнула:

— Злат! Случилось что?

— Умила, — прошептал

воин.

Казачка покачнулась, едва устояв на ногах, тонкие веки закрыли голубые глаза, а густые ресницы утаили в себе слёзы. До боли закусив губу, она тяжело втянула воздух. Длинные пальцы сжали резную рукоять сакса, казалось, в этот миг она стала холодной и больше не грела руки воительницы. Золотистые локоны и нежный взгляд голубых озёр — столь тёплое воспоминание о той, что никогда боле не вернётся домой.

Широкоплечий могучий воин под крики первых петухов объезжал улицы огромного города, всё дальше отдаляясь от центрального замка. Ни одна мелочь не ускользала от светло-голубых глаз, тёплый ветер играл с его смоляными кудрями, обнажая «отметину леса» на шее. После нападения Заремира в Хамбылыке участились вспышки самоуправства. Великий Князь лично следил за порядком и пресекал любые попытки наказания невиновных. Свирепый голос донёсся до его слуха, пристальный взор впился в источник шума — взбешённый дружинник выталкивал из греческой церкви попа.

— Вали отседова, сволочь христианская, — рычал он, замахиваясь на старика.

— Остынь! — крикнул Истислав. — Чего дурного он тебе сделал?

— Так из-за их Бога на нас беда пришла, — оправдывался воин.

— Беда пришла из-за жажды власти Заремира, а не от Христианского Бога, — осёк князь. — В руках безумца и лялька детская оружием смертельным стать может.

Дружинник замолчал, погрузился в свои мысли и, растерянно посмотрев на священника, виновато сказал.

— Прости, отец.

Старец лишь кивнул ему в ответ и вернулся в храм. Истислав вновь погнал своего скакуна по извилистым улочкам Хамбалыка. Стройные ряды дворов оставались позади, широкие двери высоких крепостных стен выпустили владыку к священному месту. Грациозный жеребец бежал рысью по махровой траве, сбивая крошечные капельки утренней росы. Хриплый звук, не то вой, не то рык, разбил воцарившуюся в священном месте тишину. Князь направил коня к курганам и вскоре увидел витязя, упирающегося лбом в свежую земляную насыпь. Истислав спешился и медленно подошёл ближе.

— Не уберёг я тебя, люба моя, — разобрал глава Тархтарии.

Понял владыка, кто этот воин, он приблизился к нему и остановился за спиной убитого горем мужчины.

— Женой тебе была? — спросил князь.

Незнакомец лишь кивнул в ответ.

— Прости, не успел я прорваться к ней. Заремир быстрей оказался, — вздохнул он. — Жаль Умилу. Красивая девка, молодая, умная, да и воином она была отменным… Я так понял, ты — Баровит?

— Верно, — прохрипел воевода, разжимая сомкнутые пальцы и смотря на то, как земля скатывается с его ладоней. — А ты кто?

— Истислав, — ответил брюнет.

— Великий Князь Тархтарии, — ухмыльнулся Баровит.

Истислав

подошёл к воину ещё ближе, положил ему на плечо руку.

— Вчера ко мне гонцы прискакали с Киева и Московии, — говорил он, — Заремир перед тем как на Древнюю Тархтарию пойти, насильно люд крестить велел. Кто не желает, тех по тюрьмам рассаживают, а то и казнят. Слишком долго мы с Аримией и османами воевали, не видели, что у нас внутри творится. Огромны земли наши, долго вести недобрые доходят. Я хочу собрать дружину и освободить наши волости от Заремира и его соратников. Мне нужны искусные воеводы, пойдёшь со мной?

— Пойду, — прохрипел Баровит, не отрывая взгляда от кургана, — дай мне токмо в Камул вернуться, указы раздать и дружину свою собрать.

— Через две недели здесь будь, — сказал Истислав и оставил витязя наедине с его горем.

Дрожащими руками Баровит развернул платок, высыпал в него горсть земли с кургана, завязал потуже и поплёлся к своему скакуну. Долгий путь до Камула пролетел как в предсмертном бреду, то уносясь секундой, то растягиваясь в вечность. Неизменной оставалась только боль… нескончаемая боль и холод.

Тонкие длинные пальцы травы цеплялись за красный подол сарафана, широкая коса едва слышно хлестала по стройной спине, пухленькие губки изгибались в улыбке. Быстрые ножки спешно переступали, неся девушку к возлюбленному. Её пальчики крепко сжимали букет луговых цветов, таких же синих, как и её глаза. Были среди васильков и пепельно-голубые лепесточки, как напоминание о тёплом, любимом всем сердцем взгляде. Густые ресницы взлетели вверх, широкая улыбка озарила красивое личико и белая кисть потянулась навстречу тому, к кому так спешила. Подушечки пальцев коснулись шершавой прохладной кожи земли. Девушка опустилась перед курганом на колени и положила букет к его подножью.

— Родной мой, ненаглядный, — дрогнул нежный голос, — после того как Мара отняла тебя у меня, жизнь утратила смысл, но сегодня я кое-что узнала… Солнце моё, у нас с тобой будет продолжение, у нас будет малыш. Это такое счастье, любимый… Правда, мне придётся уехать отсюда… не знаю куда… мы ведь так и не успели свадьбу сыграть... не хочу никому доказывать, что Боги нас ещё в Крыму благословили, не хочу, чтобы в наше чадо люди пальцем тыкали.

— Я не допущу этого, — неожиданно раздался мужской голос.

Девушка взвизгнула от неожиданности, отскочила в сторону и устремила свой взгляд на «гостя». Высокий широкоплечий воин с потухшими медовыми глазами вышел из-за кургана. Его перепачканный грязью плащ прижимала к каменной груди сумка, перекинутая через плечо. Он опустил капюшон, и тёмно-русые волосы, перевязанные на затылке височными прядями, рассыпались по плечам.

— Прости, что напугал тебя, Любава, — сказал он, — я слышал, о чём ты говорила Волоту.

Любава смотрела на собеседника и с трудом узнавала его — исчезла улыбка, которая всегда находилась у него для окружающих, под глазами легли тёмные круги, кожа приобрела серый землянистый оттенок. Он подошёл к оцепеневшей брюнетке и опустился рядом, положив руку на курган друга.