Ликвидация

Поярков Алексей Владимирович

– Не по-джентльмэнски это, Давид Маркович!
– Саня-Сам-Не-Знаю подпрыгнул на стуле от возмущения.
– Это ж честный куш!

Гоцман присел боком на край игрового стола.

– Шо деньги, Саня? Деньги - мусор. К тому же разные они все время, деньги эти. Сегодня червонцы, завтра леи, послезавтра рейхсмарки, а там опять червонцы… А жизнь - одна. Тебе вышак маячит, Саня, вот о чем мозгуй. Ты где думал, когда «тэтэшники» людям загонял?… С них убиты четыре человека. А это вышка.

– Так не докажете же, Давид Маркович, - усмехнулся Саня.

– Я и доказывать не буду, -

мягко ответил Гоцман.
– Просто отдан приказ за те ТТ расстреливать на месте. Сам маршал Жуков приказал.

– Ой, Давид Маркович, я умоляю… - снисходительно протянул шулер.

Вместо ответа Гоцман неспешно извлек пистолет, железной рукой сгреб Саню со стула и поволок его в коридор. Оперативники недоуменно переглянулись.

– Давид Маркович!- чуть слышно просипел Саня.
– Так же ж нельзя!

– Приказали, - почти сочувственно отозвался Гоцман.
– Сам маршал Жуков… Извини.

До Сани наконец дошло, что это не шутка. Лицо Гоцмана было холодным, на скулах набухли желваки. Щелкнул предохранитель. В руке у Гоцмана был ТТ, только вытертый до белизны…

– Иди до стенки.

На подгибающихся ногах Саня дошел до крашенной пупырчатой зеленой краской стенки. Дальше идти было некуда. Наступила тишина. И в этой тишине Саня понял, что ему просто до ужаса не хочется умирать.

– Не оборачивайся, - раздался сзади голос Гоцмана.-А то в лицо брызну.

И Саня, услышав этот ледяной деловитый голос, упал на колени и пополз, протягивая вперед руки:

– Это Писка! Ему продал какой-то хорошо больной, в форме капитана… Только не стреляйте, Давид Маркович!

– Чекан, что ли?
– Гоцман продолжал целиться ползущему Сане в лоб.

– Сам не знаю… - Саня заплакал.

Его узкое лицо стало внезапно усталым и старым, изрезанным морщинами. Он закрыл его руками. На тыльной стороне одной из них была еле видна старая татуировка - три туза, пронзенные стрелой, знак шулера.

Гоцман еле заметно качнул стволом в сторону комнаты - шагай, не задерживай.

– Не знаю я, Давид Маркович!
– глухо, в ладони, рыдал Саня.
– Ей-богу, не знаю! Завтра он еще партию притаранит, вечером! Я скажу где! Я все скажу!…

Давиду снились родители. Давненько уже не бывало в его жизни таких теплых снов, как сегодня ночью. Родители были молоды и красивы, все у них было хорошо, и вокруг была летняя Одесса, какой ее обычно снимают в кино - новенькой и нарядной. Родители шли куда-то, кажется, это было на дальней станции Большого Фонтана, а потом отец с улыбкой приложил большую добрую ладонь к сердцу и указал матери на акацию, стоящую невдалеке. И Давид закричал во сне, потому что знал, что отец сейчас умрет…

Он проснулся внезапно, жадно глотая сухим ртом воздух, сел на кровати. Все так и было, как в его сне, только его тогда не было рядом - он дежурил по управлению. Отец умер от сердца, жарким июльским днем. Мама рассказывала - он вдруг сказал, что устал, ноги не держат, и присел на землю, прислонившись спиной к горячему от солнца стволу акации… Мама удивилась - чтобы бывшего рабочего грузового порта и комиссара Красной армии не держали ноги?… А отец улыбнулся

и закрыл глаза…

Давид зло помотал головой, стряхивая ночную одурь. Нашарив на столе часы, изумленно присвистнул - нич-чего себе отдохнул. Половина одиннадцатого.

Он упруго, резко вскочил с постели и принялся делать гимнастику посреди комнаты. Мышцы наливались бодростью, руки и ноги становились упругими, гибкими, вновь готовыми выполнить любой приказ хозяина. Давид подышал минут десять по системе Арсенина, снова подумал о том, что надо бы завернуть на Привоз за курагой и все ж таки начать пить противное с детства молоко. Потом согрел воды в чайнике, побрился, провел по щекам ладонью, смоченной тройным одеколоном, и заварил себе остатки чая, найденные на полке в шкафу. На завтрак у него был большой, слегка зачерствевший кусок пайкового хлеба с желтым сахарным песком. Да еще осталось полпачки «Герцеговины Флор», подарок Кречетова. Еще очень кстати зашла поздороваться тетя Песя - одолжить иглу для примуса: пока ей Эммик дойдет до мастерской Царева, пройдет полжизни, - и заодно поделилась удачно добытой копченой скумбрией. Сдирая полосатую шкурку с копчушки и прихлебывая чай, Давид чувствовал, что день начинается удачно. И даже завывания забредшего во двор старьевщика - «Стары вешшшы покупа-а-а-е-е-ем, стары вешшы покупа-а-а-а-е-е-ем…» - этим утром его не раздражали.

По лестнице, ведущей на галерею, заскрипели медленные шаги почтальона. В открытое окно Гоцман увидел, как тот подслеповато вглядывается в выведенный на конверте адрес, потом направляется к его двери.

– Здрасте, Дмитрий Михайлович, - поприветствовал его Давид.
– Хотите сказать, шо вы до меня? Письмо, конечно, из Парижа? А може, из этого… из Перу?

– И вам доброго утра, Давид Маркович… Расписывайтесь.- Почтальон протянул замусоленный чернильный карандаш. Гоцман послюнил его, черкнул внизу серого листка закорючку.
– Когда уже всех переловите-то?

– Переловим, переловим… - Гоцман мельком взглянул на большой конверт, испещренный штемпелями.
– А шо, сильно мешают жить?

– Да как вам сказать, - помялся почтальон.
– Наши, конечно, не трогают. А вот позавчера на Французском бульваре какие-то, сильно извиняюсь, залетные чудаки Владимира Евгеньевича помяли… Сумку отобрали и денег семь рублей десять копеек. А в сумке-то одних срочных телеграмм штук двадцать!…

– Поймаем, - сквозь зубы пообещал Гоцман.

Из вскрытого конверта выпало официальное извещение из областного военкомата - прибыть 25 июня к 15.00. Зачем, почему - ни слова. И подпись военкома.

Пожав плечами, Давид сунул смятый бланк в карман пиджака и тут же о нем забыл.

«Ну шо, дорогой, как тебе здесь лежится?… Отдыхай. Ты ж побегал в своей жизни дай боже, и от мусоров, и от конкурентов, желавших твоей гибели, и от оккупантов, когда был в подполье. Врать не буду - пока не нашли. Но задумки есть, и жалко, шо ты не можешь их услышать и кинуть дельную мыслишку. Они ж у тебя всегда были дельные, хоть и не всегда праведные. А памятник мы тебе справим достойный, не волнуйся. Только вот разгребемся немного…»