Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
Эти могущественные люди благосклонно усмотрели нынче маленького голодного лоцманенка. Вася усердно сжился под всесильным взором. Так, хорошо! Мальчишке пошел тринадцатый год?.. Способен, способен к ученью. Его надлежало учить: разумению своей зависимости от хозяев, почитанию хозяев, послушанию хозяевам.
А хозяевами лоцмана и лесоруба являлись и счетовод и приемщик леса. Они строго побеседовали с мальчиком, испытывали его повадку. Время было неспокойное, нехорошее для хозяев.
Вася подолгу выстаивал перед ними, уронив будто бы бессильные руки, вежливо отвернув ладони
«Какая такая советская власть у вас в селе, скажи-ка?» — с насмешливой серьезностью спросил лесоторговец.
«А нам не все одно, какая-никакая», — ответил Вася.
Игнатий поправил сына:
«Власть нынче выборная. Лучших хозяев выбрали, самых крепких».
Вася сутулил худенькие плечики в просторном тулупчике (из отцовского сношенного и переношенного братьями), глядел исподлобья, прилично: пряча от хозяев смелый ум и свое разуменье жизни.
«А что новенького слышно от большевиков?»
«А мы не слышим. У нас эсеры. Большевики много бумаги шлют, а в нашем совете жгут ее».
«Ха-ха!»
Васе доверено было провести плот по мелководью.
Отец тоже наблюдал обмелевшую реку, но, к облегчению Васи, оставался внизу, на плоту. Он помогал иногда на гребях старшим братьям и двоюродному, Ване, который старше Васи на четыре года. Ни разу отец не поглянул наверх, на младшего. Вася стоял на лоцманской вышке — на балагане.
В трудную минуту у порогов гребцы посматривали на отца, надеясь на него и, по привычке, ожидая от него команды. Но отец не разжимал губ. Его глаза не отрывались от вялой, отощавшей реки, а руки на носовой греби спокойно дожидались команды от лоцмана.
И Вася чувствовал, что на него оглядываются с беспокойством старшие братья и нетерпеливый Ваня, не смея окликнуть… Он медлил, не упуская также из виду недвижимого затылка, безмолвных рук отца; наслаждаясь признанием, доверием, задерживал команду подвернуть плот перед косым прыжком… С такими-то силачами на гребях, как отец и Ваня, можно не спешить до самого того мгновения, когда отцовские руки вот уже толкнут гребь, спасая плот…
Вася резко и спокойно выкрикнул:
«Поносну и корму влево!»
Плот аккуратно наклонился через косой высокий порог, задрав короткий хвост с гребью, и спокойно свалился вместе с круто падающей водой…
По заскучавшей реке оба берега людно провожали единственный плот за все лето — Васин плот. Лоцманы и лесорубы сбегали к лодкам и привязывались к плоту, чтобы узнать у Игнатия Зырянова, где он сидел на мелях, где застревал на перекатах. Но плот нигде не сидел, не застревал.
«Ни разу даже?.. — недоверчиво спрашивали лоцманы и обижались: — Похваляешься? Скрываешь? Подводишь конкурентов?..»
Игнатий усмехался и с тайной гордостью кивал на своего мальчишку:
«Не я — вот лоцман».
Они поднимали глаза на помост и оглядывали Васю с уважением.
Вот и родная деревня. Вся: кто есть живой — люди и собаки — столпились над обрывом; а мальчишки прямо сверху сыплются на плот, который проходит под самой крутизной. И задушевный
«Вася, Вася!..»
Но Вася не глядит ни на кого. Он ведь слишком занят. Его старшие братья стоят с шестами наготове — оттолкнуться от берега, а на гребях сам отец и двоюродный Ваня ожидают команды от лоцмана.
И весь мир видит Васин подвиг.
По всей приветливой и жизнерадостной, хотя и усохшей Выми до лесопильного завода мир дивился Васиному уменью, и на лесопильном заводе приняли плот с радостью и встретили Васю с почтением.
— …На заработанные деньги отец купил запасы к зиме, и это было тоже очень хорошо… — закончил Василий свой рассказ.
Коммунисты со вниманием выслушали воспоминания Зырянова. Каждый из этих директоров и председателей в отдельности озабочен был своей ответственностью за предоставленный кредит. Но, собравшись вместе, они испытывали еще одну заботу — об успехе экспедиции, за которую никто из них не отвечал. Поэтому директор мукомольного завода сделал строгое внушение магнитчику экспедиции, который легкомысленно заявил, что присутствующие товарищи могут спокойно довериться Зырянову, потому что Главзолото в состоянии оплатить любые убытки своей экспедиции.
— То есть мы можем спокойно смотреть, как Зырянов будет гробить экспедицию? — сказал он в гневе по-якутски. — Отвечайте мне!
Русский магнитчик смотрел с любопытством. Секретарь улыбнулся и сказал мельнику по-русски:
— Он же тебя не понимает.
— Расскажи еще, — попросил Астахов.
— Ну, давайте сделаем перерыв, товарищи. Что-то курить захотелось, — предложил секретарь, погасил лампу и раскрыл окно.
Все охотно вышли в темный зал.
— Товарищ Зырянов, мы поняли, что вы большой специалист речного хода. Но вы бы нам сказали просто: почему вы упираетесь в большие лодки, когда вам все говорят, что они пройти не могут? Ведь и наши люди не с хвостами на плечах.
— Вот это хорошо спрошено, — сказал Василий, — на этот вопрос я могу ответить. Это я признаю и даже подтверждаю вам, что такие лодки на Полной пройти не могут — вообще не могут.
— Вот тебе на! — сказал грузчик Астафьев.
— Теперь я должен сказать, почему я уверен, что проведу эти лодки.
— Опять вот тебе на! — сказал Астафьев.
— Я объясню… Я чувствую воду как рыба!.. На реке мозг у меня срабатывает так быстро, что еще я не осознал, а уже делаю как надо!
— Отец взял меня в лес первый раз, когда мне было шесть лет. Вечером, когда отец уже нагрузился добычей, мы видели медведя. Отец в два прыжка отнес меня к большой старой лиственнице и закричал: «Бегай!.. Бегай вокруг нее!..»
Не медля он пошел на медведя и уже не видел, что мальчик выпал из его рук в обмороке.
Поладив с медведем, он вспомнил и пошел за сыном. Он остановился в раздумье над ребенком и не знал, что сделать. Но когда мальчик открыл глаза, отец уже знал, что надо делать.