Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
До урочища Повешенного Зайца оставалось около километра, но уже засумеречило. Василий передал по лодкам — продолжать двигаться за ним. Он запомнил с прошлого лета, что впереди оставался всего один серьезный перекат, и решил ночевать сегодня на острове.
Ровно напряженный, нарастающий шум предупредил о приближении переката.
Стали видны в неокрепшей темноте белые хлопья пены, взлетающие над камнями. Река опять вскипела по всей ширине, от крутой осыпи слева до отмели
Пятнадцать человек впотьмах разобрали каменный остов желвака. Они сдвинули наиболее тяжелые камни, приподняли их слегами, обвязали канатами и растащили упряжками из двух и трех лошадей. Очередная лодка ждала под порогом. Ее лошади уже заведены были наверх и по команде: «Пошли!» — нерешительно ступали в верхнем плесу, и лодка проходила в горле реки.
Очередная лодка останавливалась под порогом, потому что река успела завалить горловину, но еще не полностью, и люди опять спешили развалить ее постройку.
В половине ночи лодочный флот собрался в протоке за островом против урочища Повешенного Зайца.
Поход был окончен. Усталость была слишком велика, сил не осталось даже для радости. Но можно было уснуть, не думая об очень скором пробуждении; не думая и о том, чтобы выспаться.
Еще затемно Алексей Никифорович и трое охотников ушли в тайгу.
Утром рабочие расчистили площадку на правом берегу. Под стройными, высокими лиственницами электрики и магнитчики разложили свои ящички и чемоданы на свежих пнях, строго по прямой линии, и объявили о закладке проспекта Геофизиков. Над ящиками они возвели зеленые шалаши, как в смешном игровом детстве.
Геологи выбрали для своего лагеря «хорошо обнаженное» место — там, где берег уже склонялся к воде, и расставили четыре шалаша без всякого интереса к геометрическому порядку, — как на одну ночь, в соответствии с более подвижными привычками своей профессии.
Проспект Геофизиков, заложенный час назад, уже был достроен, когда мощный голос, неслыханный в тайге на Полной, сказал:
— Товарищи радиослушатели! Сейчас шесть часов пятьдесят восемь минут по московскому времени. Проверьте ваши часы!
И неслыханно громкое тиканье часов из неведомого подвала где-то в районе улицы Рочдельских Пионеров в Москве потрясло колхозников «Луча», и голос послабее сказал в том же радиотоне:
— Товарищи электрики! Начните работу, времени осталось мало, завтрак через час!
Шестерых рабочих Василий отрядил на строительство битумной лаборатории. Он объявил эту стройку ударной, и до завтрака молодые колхозники сумели подвести ее под крутоверхую крышу. Они достигли этого самым простым и смелым способом: начали с кровли. Настелили ее шатром из широких полос коры, укрепили крышу меж четырех лиственниц — и здание было закончено без стен и фундамента. Но еще не было и кровли, а уже установлен был аппарат Сокслета… нельзя сказать «под крышей», но можно ли сказать — «внутри здания»? Зырянов ни на минуту не испытал этих словесных затруднений: важно было, что лаборатория готова. Он торопился заложить анализ, чтобы получить его до наступления холодов…
Колхозники
Москвичи оставили раскрытые ящички и вынутый из чехлов инструмент и подошли к столам, деликатно ступая в полуботинках без подметок по колючим иглам и щепкам.
Дружные геофизики за столом разбились на две партии и тоже приняли участие в бессердечной дискуссии между теми, кто еще не вынужден был стоять, и теми, кто уже не мог сидеть. Все посильно острили за неимением более действенных средств против злого фурункулеза.
Колхозники из «Луча» особенно забавлялись тем, что Москва, слышь, глаза еще продирает! Уже солнце за полдень покатилось, а из Москвы объявили время — семь часов утра! Да еще: проверьте часы!..
— Чистые дикари! — сказал бородатый колхозник, ругая своих. — Таежное зверье, одно слово. До Москвы-то не близко. Пока вы тут на солнышко зубы скалите, задерживаете, а в Москве-то дожидаются от вас его.
— Неужто и солнце не скоро добежит?
— До Москвы?.. Человеку шесть месяцев по земле, а солнцу по небу шесть часов шагать отсюда, — сказал бородатый и посмотрел гордо на москвичей: и мы, мол, знаем кое-что.
Василий подошел в носках, увенчанный чирьями по лбу, как и подобало главе чирейного царства за тридевять земель, в шести часах солнечного пути от Москвы.
Начальник остановился у стола, опустив плечи, и взял кончиками пальцев миску и ложку. На кончиках пальцев у него не было нарывов. Среди веселого общего чавканья один из колхозников приветствовал его:
— Ах, здравствуйте, Василий Игнатьевич, мы рады вас видеть! Вы цветете, как майская розочка!
Этот голос недавней ночью уговаривал жену поберечь себя. Василий узнал неизвестного колхозника и рассмеялся.
— На всех веточках по цветочку, — продолжал колхозник развивать свою мысль.
Василий ходил с миской от стола к столу. И как будто никто не видел начальника экспедиции всю дорогу: каждый приглядывался и удовлетворенно убеждался, что начальник выглядит хуже его; утешался в своих страданиях и великодушно жалел Зырянова.
Освободившиеся колхозники-проводники ушли с лошадьми и лодками в Черендей и домой — в свой «Луч».
Часть продовольствия, взятого из Черендея, съедена была в пути. Следовало спустить лодки за новым запасом. То есть следовало искать Меншикова и деньги. Меншиков не ответил ни на одну из телеграмм, посланных вверх по Лене. Черендейские организации не в состоянии были добавить что-либо к тому, что уже дали для экспедиции. Но Василий не поехал. Он свалился, успев дать указания для инструментальной съемки.
Через десять дней Василий поднялся, еще очень слабый, наметил точку для бурения по результатам инструментальной съемки и велел очистить площадку, строить вышку и зимний дом для жилья, способный сохранить тепло при шестидесятиградусном морозе.
Он испугался своей слабости. На сколько времени еще затянется болезнь? Продовольствие было на исходе. Василий сел в берестяночку и пустился вниз по реке.
На второй день к вечеру он вышел на берег в Черендее. Никаких телеграмм на почте не было. Москва тоже не отвечала. Но что самое удивительное — никаких слухов не было об экспедиции, ведомой Меншиковым.