Лоцман кембрийского моря

Пудалов Федор Моисеевич

Василий распорядился на «сухом» перекате не перепрягать всех лошадей. В лодку впрягли только четверку цугом.

— Десять человек свяжутся веревкой. Будете толкать!

Все ждали молча. Москвичи, пожалуй, не поняли.

— Всем разбиться на десятки, помогать лошадям. Кто войдет в первую десятку?

— Босиком войти в реку, которая течет по вечной мерзлоте? — сказал магнитчик. — Мне еще жизнь не надоела.

— Кому жизнь надоела, подними руку! — закричал Зырянов. Он вспомнил, как смеялся Ваня первый раз в жизни… — Видите? Никому

жизнь не надоела! Никто не идет за смертью — все идут за жизнью! Против смерти, которой угрожают нам империалисты!.. Коммунисты и комсомольцы, встаньте!

Не десять, а двадцать человек поднялись с камней и лесин. Другие поглядели на них, и, сообразив, в чем дело, с колебанием, глядя друг на друга, стали подниматься все.

И десять человек связались одной веревкой и подталкивали лодку. Затем вторую, третью. Когда люди выбились из сил, другие десять сменили их.

Москвичи вылезли из лодок в своих городских ботинках и тоже усердно подталкивали, помогая колхозникам. Василий не препятствовал им сбивать обувь. Он надеялся, что грузы Меншикова скоро догонят. А пока что все-таки за счет полуботинок ускорялось движение вперед.

Но он забыл думать о полуботинках, когда лошади стали терять подковы. На пятый день пути все лошади расковались. Вот этой катастрофы он боялся! Без подков они не могли пройти с грузом ни одного километра по гальке и осыпям. Они не могли даже вернуться благополучно в Черендей. Во всяком случае, нельзя было отсылать лошадей за подковами и потерять еще десять — двенадцать дней: это значило прекратить экспедицию, так как шел июль.

Василий велел обуть лошадей в брезентовые рукавицы, по две рукавички на копыто. А в чем будут работать люди?.. А если упустим лето? Брезентовые рукавицы тогда не помогут людям работать.

Весь жаркий якутский день пахали ледяную реку. В полдень и вечером пили кипяток с сахаром, с хлебом; этим обедали и ужинали. Континентальные ночи на вечной мерзлоте проводили в мокрой одежде, и поголовно все заболели фурункулезом. Зараза быстро распространялась по лицу, изъеденному комарами, по всему телу под неснимаемой одеждой, до ног и до пальцев на руках.

Комары неистово впивались в зудящие нарывы. Но руки были неотрывно заняты. Ни одна рука не поднималась для самозащиты. Теодолитчики угрожали, что они сойдут с ума, и Василий впрямь испугался: не выполнили бы они свою угрозу.

Сережа Луков отирал брызги с лица и под видом брызг отер слезы.

Василий нехотя обошел стоянку, прислушиваясь к судорожному храпу. Люди поели хлеба с чаем и немедленно уснули тут же, у костра. Сережа Луков тихо и настойчиво ругался, обращаясь к своим чирьям. Он пытался так устроиться, чтобы лежать не на правом боку, и не на левом, и не на груди, но и не на спине.

— Ну, что ты ревешь? — сказал колхозник жене.

А она продолжала тонко плакать. Она не отпустила его одного из дому и была единственной женщиной в экспедиции, кроме Лидии. Всю дорогу она храбро помогала наравне с мужчинами.

— Пропадем!..

Детей жалко!

— А ты думала как? — тихо сказал муж. — На сенокос поехала погулять? И пропадем.

Жена зарыдала.

— Ну, что ты орешь? Замолчи! Людям спать надо, а ты орешь. Не одна пропадешь, все пропадем. Зачем привязалась? Со мной да со мной!.. Тебе и не надо было, тебя ведь не звали. Такое дело, видишь, все равно как на войне. Могла еще пожить… А меня позвали. Вот я и пошел. Значит, без меня не справятся… Ты поменьше работай, тебя ведь не считают. Я один слажу. Сиди, комаров отмахивай. Возможно, и не пропадешь.

— Все от себя руки отрывают, а мне комаров отмахивать! Ну тебя! — сказала жена и перестала плакать.

Разговор прекратился. Василий побрел, закрывая глаза, мечтая повалиться на первом свободном местечке у костра.

Утром у бурильщиков затонула одна лодка на пороге. Пришлось разгрузить ее под водой, все разложить на берегу для просушки и чинить лодку. У нее в боку не хватало куска доски длиной в полметра.

Разгрузили все лодки наполовину, чтобы их не постигла такая же участь. Колхозники с безнадежными лицами созерцали порог.

Василий весело закричал:

— Что приуныли, ребята? Давайте купаться от нечего делать!

— Не купаются у нас, — негромко ответили ему.

— Не купаются на Лене? На такой замечательной реке?! Ну, на Полной можно. Мы же купаемся каждый день, в одежде!

— На Полной тоже заболеешь от мерзлоты.

— Так мы уже болеем! А надо умеючи купаться, чтобы не заболеть!

Василий взял берестяночку с большой лодки и понес берегом. Колхозники с удивлением и недоверием наблюдали за его приготовлениями.

Голый на берестяночке он полетел к порогу. Река во всю ширину срывалась с края твердой плиты и падала на нижний, более мягкий пласт, податливый размыву. На Полной пласты лежат поперек течения.

Василий стоял на корме лодочки-ветки, как на крупе скачущего коня: чуть присев и пригнувшись, он вздыбил ветку над взбесившейся рекой. Вода подскочила и вцепилась белым оскалом в черный нос берестяночки. Еще мгновение корма касалась верхнего уступа вод. Лодка взлетела, как с трамплина, весь черный силуэт повис в воздухе и с ревом проглочен был в пене вместе со всадником. Затем в десяти метрах ниже ветка выскочила из вспененной пасти, полузатопленная, но еще плавучая. Василий подвел ее к берегу.

Восхищенные парни быстро разделись и вошли в клокочущую, рычащую пасть под порогом, взявшись за руки, уверенные, что сию минуту она сжует их и выплюнет в десяти метрах ниже, как вышвырнула берестянку. Но ничего этого не случилось. Под самым порогом легче было устоять, нежели подальше от него.

Половину грузов перевезли и сняли на берег и спустили лодки обратно через порог за второй половиной. Таким образом, этот порог пришлось переходить три раза всем флотом: два раза с грузом вверх и один раз порожняком вниз.