Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
Еще сто слов начальнику Главзолота по телеграфу — и напрасное ожидание ответа.
Василий пришел в контору эвенкийской кооперации и сел мрачный, не поздоровался. Григорий Иванович тревожно взглянул на него и вышел за дверь. Он вошел в почтово-телеграфное отделение, рядом с базой, и поманил телеграфиста Илью.
— Зырянов что-нибудь получил?
— Ни одного слова, — шепотом ответил Илья.
Григорий Иванович вздохнул и пошел на базу, через час вернулся в контору. Зырянов сидел по-прежнему неподвижный, задумавшийся. Григорий Иванович сказал хмуро:
— Велел
Василий молча схватил его за руку.
— Возьмешь меня на урочище Повешенного Зайца, если не посадят, а только выгонят отсюда? На что-нибудь я пригожусь.
— Ты будешь работать в эвенкийской кооперации, как работал!
— Но будет ли нефть?
— Будет! — Василий выбежал из конторы.
Теперь, окрыленный, он поспешил на базу Золотопродснаба. Если бедная эвенкийская кооперация рискнула еще наскрести на двенадцать тысяч, то сочувствия Золотопродснаба должно хватить на двадцать тысяч по крайней мере.
Директор базы не решился увеличить кредит без совещания с партийной организацией. На собрании он сказал:
— Коль скоро экспедиция организована по приказу Главзолота, как будто бы ясно, что мы должны ее снабжать.
С этим все согласились, и директор отпустил продовольствия на двадцать пять тысяч рублей. Зырянов ничуть не удивился, что люди согласились остаться сами без продовольствия. Почему они должны быть хуже меня? Почему кембрийская нефть — не их дело?
Задолженность Зырянова Черендею достигла ста пятидесяти тысяч.
Утром он переправился через Лену и навьючил весь груз на оленей. Проводники из колхоза привели вместе с оленями Григория-Иванычеву корову.
Караван подвигался медленно. Василий принужден был сопровождать его для охраны.
Коровку он решил держать на подножном корму до осени, а там, если тяжело будет, прирезать. Кусок свежего мяса может спасти людей зимой.
В приезд экспедиции или присылку денег он больше не верил.
Весь август продолжались работы по возведению вышки. Ее основание встроено было в жилой дом, для того чтобы возможно было бурить всю зиму.
Василий проводил дни в геологических маршрутах. Он возвращался в поздних сумерках. В лагере уже готовились спать.
Но однажды, возвращаясь лодкой с Петровым, он услышал крики и песни; сразу несколько разных песен.
Василий быстро подогнал к острову. На урочище Повешенного Зайца не было ни одной бутылки вина, кроме того спирта, что в аптечке. И, однако, не могло быть сомнения: случилось нечто неправдоподобное или непредвиденное.
Из тени лиственниц на проспекте Геофизиков выступил Сережа. Он сказал виноватым голосом:
— Приехал Меншиков.
«Он привез станок?» — рванулся было вопрос и остался на языке: Меншиков не мог и никто в Черендее не мог поднять станок через пороги Полной.
— Что он привез? —
— Вино, — ответил Сережа совсем тихо, — а закуска наша.
— Чем же закусили? — горько спросил Василий.
— Коровкой закусили. Он приказал зарезать.
Они прошли мимо поющих людей к большой палатке, появившейся на проспекте Геофизиков. Василий откинул брезент. Сережа увидел бутылку на столе. Меншиков закусывал. Это был не очень крупный мужчина, но круглый в груди, как бочонок. Его заместитель и его бухгалтер сидели справа и слева, а Меншиков раскинул локти во всю длину стола.
Василий опустил брезент за собой. Сережа остался снаружи.
— А-а, Зырянов! — пророкотал Меншиков.
И у Сережи сжались кулаки: человек этот разговаривал с какой-то оскорбляющей благорасположенностью.
— Руку не хочешь подать? — услышал Сережа органный бас Меншикова. — За что это?
К палатке стали подходить рабочие, подошел Петров. Подошли электрики.
— Где станок? — спросил в палатке Зырянов.
Слышно было, как жевали и чавкали три рта.
— Коровку доедают, — сказал колхозник у палатки.
— Деньги вы привезли? — спросил спокойный голос Зырянова.
Ответом было чавканье в три рта.
— Выходит, мы выпили на эти деньги? — с удивлением сказал плотник из «Луча».
— Долежите, что у вас тут сделано, — сказал Меншиков и чавкал.
Весь лагерь прислушивался к беседе в палатке, и пьяная гармоника примолкла. Зырянов, наверно, услышал эту человеческую тишину и сказал громко, для всех:
— Экспедиция терпела ужасные мучения целое лето из-за того, что вы оставили ее без палаток, без обуви, без пищи и без денег. Несмотря ни на что, мы пришли сюда. Я могу доложить, что все готово к бурению. Но вы не отвечаете на мои вопросы: где же станок и деньги? И для чего надо было мучить народ все лето? Большевики так не руководят.
— Ну, мы сейчас ужинаем, — сказал Меншиков, — а с вами потом поговорим.
— Говорить, по-моему, не о чем, — сказал Зырянов и вышел из палатки.
Он лег в своем шалаше не раздеваясь, с мучительным желанием не думать. Сознание причиняло ему такую боль, что он застонал.
Чавкало по проспекту Геофизиков, по тайге над Повешенным Зайцем, над кембрийской нефтяной структурой, первой в мире.
Начальник экспедиции пришел ночью и разбудил его. Меншиков ни о чем не спрашивал, он был пьян. Он прорычал с веселой примирительностью:
— Не барантрать, Зырянов, все в порядке. Что значит — напоили народ?.. Не напоили, а народ все лето не нюхал вина. Ты понимаешь? Не нюхал вина! Ты можешь это понять?..
— Где станок? — спросил Василий.
— В Лене твой станок! — Меншиков захохотал на весь лес.
— Где? — тихо переспросил Василий.
— В Лене! Утонул станок.
С удивлением Василий почувствовал, что он совсем спокоен.
— Деньги вы привезли?
— Нету денег! — крикнул Меншиков настолько оглушительно, что Василия словно прибило к земле этим возгласом. — Все деньги ушли на золоторазведку.