Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
Они узнавали друг друга по одежде и по фигуре, а лица у всех одинаково мохнатые и желтые от соломенной пыли. Грохот молотилки они воспринимали теперь как слабый шелест.
Впоследствии, в поезде, они спорили о том, сколько дней и ночей это продолжалось, но сговорились в одном: не верить Зырянову, будто бы все это продолжалось лишь трое суток.
Однажды утром председатель погасил фонари и отпряг лошадей от молотилки, а других не запряг. Шесть лошадей, отдыхавших ночь, были поданы для экспедиции. В санях лежал весь багаж, и Лидия Цветаева стояла возле саней, в рысьей шапке, отороченной
Все население Усть-Илги, отдохнувшее и отоспавшееся, было здесь, а рядом с председателем колхоза стоял капитан буксира «Верхоленец».
Молотильщики смахнули кружевные занавеси соломенной пыли с ресниц и осмотрелись.
Председатель пожелал им доехать здоровыми до Жигалова, а там и до Москвы. Он сказал торжественно, что в колхозе Илга дети внукам будут рассказывать о л о н х о — былину — о том, как умеет работать Москва.
Василий пожал руку председателю колхоза и капитану буксира, но сказать ответную речь не мог.
— Живите! — сказал сиплым шепотом и отошел к саням.
Все захлопали оратору, очень довольные, а Савватей Иванович вышел вперед. Его выступление было еще короче. Он подмигнул колхозникам:
— Я на Илге заломил ветку!
На охотничьем таежном языке это означало: место понравилось, я его запомнил! Савву проводили веселыми криками и приглашениями вернуться поскорее, а то и сразу остаться. Буян успел завоевать сердца илгинцев.
Порожин уселся на вещах в кошеве и сказался больным. Все мужчины и женщины пошли рядом с санями, придерживались за поклажу и пытались соснуть на ходу.
Но дорога была скверная.
Дороги по-над берегом не было. Тайга густая, непроезжая, и скалы прерывали путь и принуждали объезжать рекой, по молодому льду. Здесь только одна дорога была зиму и лето — рекой.
В такую раннюю пору зимы еще никто не ездил. Лед прогибался под санями, груженными камнем. Лошади видели живую струю под тонким стеклом, где ветер смел снег, и боялись ступить. Лед опускался и трещал, лошади отчаянно кидались вперед и в сторону. Сани Небеля проскочили, а сани Порожина заскользили по наклонному льду.
Порожин спрыгнул и отбежал, и девушка убежала, но Сережа Луков один толкал сани, чтобы поскорее продвинуть с опасного места, и в следующую секунду очутился в ошпаривающей воде.
— А ну, побанимся! — крикнул Савва и побежал к Сереже.
Небель, не оглядываясь, ударил свою лошадь.
Лед под санями Порожина только треснул. Из щели хлынула вода. Лошадь поскользнулась и упала. Над клокотавшей водой поднялся пар.
Она лежала неподвижно, научась выносливости от людей, вода заливала ее. Лошадь знала из опыта, что бесполезно ей пытаться встать самой и как опасно мешать людям. Она терпеливо ждала помощи от людей и ждала команды. Кто-то уже тянул за ремни, поддерживая ее ноздри над водой.
Часом позже провалилась лошадь Небеля. Он закричал, сзывая всех на помощь.
Замерзшая одежда скрипела и шумела на Савве и на вознице из колхоза.
Небель жалостно захромал и хлопотливо бегал по сухому снегу, остерегаясь замочить ноги.
— Небель, показывайте, где трещина, — сказал Зырянов.
— Я не заметил, где треснуло.
— Тогда придется кинуть ваши сани: нельзя
Бернард Егорович с отчаянием оглянулся, желая, чтобы среди зрителей не было Лидии. Она была тут и улыбнулась ему. Он, съежившись, вошел в воду поперек разлившейся лужи и провалился по самую шею, но сани тонули рядом. Небель ухватился за боковую отводину и вылез. Он предоставил другим спасение его вещей — о лошади он не думал, — побежал к берегу, ужасаясь, что воспаление легких и ревматизм начнутся раньше, чем он успеет развести костер. Он чуть не плакал от жалости.
Вода растопила снег, под водой стал невидим лед. Пар был тепел для глаз.
Савва закричал:
— Распарим шкурку! — и полез второй раз в воду вместе с илгинским колхозником и смеялся коротким, ухающим смехом, кривя негнущиеся губы.
От его смеха у Лидии захватило дыхание. Зырянов увидел ее лицо в эту минуту. Он с недоумением перевел взгляд на Савву и вдруг прыгнул в воду с яростью и подвел плечо под сани.
Небель на ходу рванул пальто — негнущиеся пальцы не отстегивали пуговицу. Спичечную коробку выронил на снег. Потом никак не мог захватить.
Бернард Егорович трясся, умерщвляющий холод проник в желудок, в кишки, в спинной мозг. Он оглянулся и ощутил мгновенный жар ужаса, не увидев саней и людей на разлившейся воде. «Неужели все утонули?.. Тогда я наверняка погиб! Нет, нет! Этого не может быть…» От ужаса и отчаяния он понял, что Зырянов не позволил сделать остановку.
Этот… троглодит погнал вымокших людей дальше, не позволил согреться, просушить одежду! Зырянов пожалел намокших лошадей — полагается прогнать их вскачь!..
Скала закрывала вид на реку вверх. Небель со слезами побежал берегом, увязая в снегу, понесся догонять жизнь, готовую ускользнуть от него.
Скорее. Еще быстрей. Только догнать! Берегом было дальше, но он боялся вернуться на лед реки и метался вокруг деревьев, спотыкался, сворачивал в сторону. Они безжалостно бросили его на смерть, словно крысу. Но он сейчас же догонит, они не знают, как он умеет бегать! Они спасут его.
Колени уже не гнулись, или он не чувствовал. Только бы успеть, пока еще не сомкнулись ледяные челюсти капкана! Он мчался с прекрасной скоростью большой дугой вокруг скалы, а снег взрывался под его ногами, но смерть не отставала. Да ведь он сам и нес ее на закорточках.
Из его сознания выпало все, кроме смерти. Она поймала-таки на этот раз лично его в ледяной капкан. Из-за этой проклятой девчонки!
Образ Лидии вспыхнул в его памяти с этим проклятием и больше не появлялся. Не нужна она! Она — такая здоровенная — не сумеет свалить два дерева и устроить затяжной костер и, не доспавши три ночи, не сообразит немедленно напоить Небеля спиртом. Она постесняется растереть его оледеневшее тело снегом до проступания крови из пор и не сумеет расторопно сварить чего-нибудь и напоить Небеля горячим. Нет, она не могла бы спасти его, и в этой первобытной обстановке сама нуждается в уходе. Он задыхался. Только бы успеть к этим грубым и бессердечным людям, которые спасут его. Они выросли в ссыльных широтах, где каменеет дыхание, вылетев из ноздрей. Они сохранили звериную прочность плоти. Только они спасут его.