Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
— Значит, я не должен во всем полагаться на маму?.. Ты, девочка, хотела бы, чтобы я полагался больше на тебя? А ты не считаешь меня эгоистом?
— Нет, не считаю! Я знаю, что ты очень внимателен ко мне. Я хорошо изучила твой характер. И я бы хотела, чтобы меня полюбил такой человек, как ты.
— А ты не находишь, что мама посвятила больше времени изучению моего характера?
— Не настолько больше: тридцать лет, а мой стаж с тобой — двадцать пять лет.
— Не все двадцать пять, Лидочка. В первые годы жизни ты недостаточно интересовалась мной,
— Значит, я начала увлекаться тобой в то время, когда матери ты стал надоедать?.. На моих глазах ты все более совершенствовался, а мать этого уже не замечала! Лежи, почему ты встаешь?
Отец спустил ноги с дивана и с удивлением смотрел на дочку.
— Кажется, я за тобою не уследил, девочка. Эка ты рассуждать научилась.
— Серьезно, папа, ты мне скажи, почему ты высоко так ценишь эгоистов?
— Не высоко, Лидочка, это было бы самодовольством… Но ты сама выбираешь эгоиста.
— Такого, как ты.
— Спасибо, Лидочка, если я тебе по вкусу. Такой, как я, не будет, по крайней мере, запрещать тебе ходить пешком.
— Ну, еще бы! Ты не деспот.
— Конечно, нет, Лидочка. Эгоисты редко бывают деспотами. Они слишком заняты собой. Деспотом будешь ты.
— Я?!
— Ты вылитая мать, Лидочка.
— Моя мать — деспот? Папа, как ты… можешь!
— Как я смею оскорблять? Боже меня упаси оскорблять вас с матерью. Скажи, кстати, из-за чего ты поссорилась с матерью сегодня за ужином?
— Мама уверена, что она знает лучше, чем я, мои вкусы и мои потребности. Поэтому мои котлеты утопают в сметане. А я люблю мясо в виде мяса.
Отец раскатисто захохотал, по-полевому.
— Не так громко, папа!
— Твоя мама ведь не эгоистка, правда?
— Противоположный полюс.
— Вот такой полюс в галстуке запретит тебе ходить пешком, чтобы ты не била свои ножки.
«Как Зырянов в Усть-Илге», — подумала Лидия.
— Но ты будешь набивать ему горло голыми котлетами без сметаны и ни за что не согласишься поставить свою заботливость в гараж и катать свои крепкие ножки в мужнином автомобиле. Такими способами вы легко сможете отравлять друг другу целую жизнь каждый день.
— Я поражена, до какой степени ты под влиянием мамы!
— Надо, девочка, чтобы одному нравилось подчиняться влиянию и заботам; по крайней мере, если другому нравится влиять и заботиться. Два заботливых супруга — это все равно что две автомашины в супружестве. Если бы автомобили были хозяевами, они бы покупали себе пассажиров, а вовсе не грузовик для перевозки автомобилей.
— У тебя даже мысли мамины, папа!
— Все мамино, Лидочка. Обо всем мама позаботилась, чтобы все было готовое и самое полезное для нас: и котлеты в сметане, и мысли в голове.
Василий шел по коридору сначала вдоль правой стены, открывая и закрывая двери, оглядывая однообразно обставленные лаборатории и кабинеты. Он искал Лидию. Очень не хотелось говорить ей об анализе пиробитума… Но тогда
Василий и не думал об этом. Его мысли был слишком заняты, все внимание приковано неотрывно, все сознание мобилизовано на преодоление огромного порога с латинским названием: пиробитум.
— Чем вы будете заниматься теперь? — спросил его Викентий Александрович, прощаясь после заключения по анализу.
— Как — чем! Я же не кончил с кембрием, — ответил Василий.
— А! Вы еще не кончили с кембрием, — язвительно сказал Викентий Александрович. — Химия, конечно, не авторитетна для вас.
— Химия авторитетна, — сказал Василий, — когда она не останавливает меня. Пиробитум остановил меня. Так бывает на реке: слишком большой порог. Я еще не вижу прохода, где пробиться, чтобы идти дальше.
В конце коридора Василий перешел на левую сторону и заглядывал во все двери, во все углы комнат недумающими глазами, пока не увидел Лидию.
Он пошел к ней, зябнущий и слепой щенок навстречу солнечным лучам, не сознавая свою радость. Он протянул руку, чтобы взять со стола руку Лидии, и взял бы, но она сама подала, и он не услышал, как произнес привычное, обычное приветствие — он его не произнес. Он слушал ее голос. Она что-то говорила, не имеющее значение, и не отнимала руки.
— Вам горячий привет от Саввы. Я получила письмо, — говорила Лидия и поняла, что он не слышит. — Что с вами? Вы оглохли, Зырянов, или вы спите?
— Я очень занят, — сказал он рассеянно и грустно.
Ее губы красиво двигались, потом она стала смеяться, и ему это нравилось, как пение. Он смотрел на красивые губы и, может быть, поцеловал бы их, потому что он давно решил это сделать. Но Лидия вдруг отступила на шаг и велела ему сесть. Он сел.
— Да чем же вы так заняты, если не лунатизмом?
— Что это — лунатизм?
Лидия опять засмеялась и сказала:
— Ну, слава богу, вы, кажется, начинаете возвращаться в наш мир. Но что с вами случилось?.. Лунатизм — это когда спящий ходит где попало и, должно быть, старается исполнить все, что ему снится. В одну прекрасную ночь лунатик способен уйти на Полную реку искать кембрийскую нефть… во сне. Только не захватите с собой мою руку.
— А мне никогда ничего не снится, — сказал он и неохотно отпустил руку.
— Этого не может быть! Это значит, что вы забываете свои сны в ту минуту, как просыпаетесь.
— Тогда почему я один забываю, а все люди помнят? Я не беспамятный.
— Действительно… — сказал Лидия с любопытством. — Скажите, и в детстве так было?
— Я помню, мать очень сердилась на меня за это. В детстве, бывало, зимой собирается вся моя семья; у нас большая семья была. Мать начинает рассказывать, какой она видела сон. Потом детям велит: «Ну, теперь вы расскажите…» Она очень любила сны рассказывать и слушать. И все рассказывали сны. Я молчал. «А ты что видел?» — «Ничего не видел». И мать меня не любила за это.