Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Ершел

Беркана не хотела. Она хотела узнать больше о Мидгарде, но о чем бы ни начинала говорить Джейн, она все равно раз за разом возвращалась к своей странной науке, к своим выкладкам, которые собиралась проверять даже в Асгарде. Дочь Одина видела земное оборудование, с которым Джейн иногда ходила по дворцу и что-то измеряла. Она мало общалась с Тором, занятым вторым человеком, но очень много — с Сиф, хотя та была счастливой соперницей, невестой Тора. И все же они прекрасно находили общий язык, возможно, из-за внешней схожести (Сиф тоже казалась Беркане некрасивой). Но она была чистокровной асиньей, а Джейн — чистокровным человеком, поэтому у них было мало общего и порой происходили недопонимания и разногласия.

Беркана кругами ходила вокруг Джейн, вокруг ее оборудования, вокруг ее личных вещей, привезенных из Мидгарда. Всё напоминало ей о сыне Джозефа, о котором она мечтала, который

не сыпал непонятными терминами и не строил Радужный Мост в пустоту. Стивен-Роджерс был воином, баловнем судьбы и любимым сыном удачи — именно такой человек был нужен Беркане, и уж с его помощью она разберется с Мидгардом, со всеми его компьютерами, банками и газонами, которые необходимо подстригать. От Джейн она узнала о куче правил и несуразностей, свойственных Мидгарду, но в Асагарде правил было гораздо больше, наказание за их нарушение ужасно, а о свободе здесь даже не слышали. Беркану в хорошем смысле поразили основные конституционные права американских граждан, принцип разделения властей, множество свобод и запрещение кровопролития. Мир людей казался ей гуманным, гораздо более гуманным, чем собственный, где смертной казни вроде как не существовало, но за убийство аса полагался всего лишь денежный штраф, который мало кого останавливал. А изгнание с лишением имущества фактически являлось той самой казнью, потому что развязывало руки мстителям и открывало охоту на конкретного осужденного, с которым можно было сделать что угодно, хоть запытать, ведь для закона его как бы не существовало.

Если бы у Берканы не было какого-никакого образования, если бы она не знала, что в других мирах, подчиненных Одину, другие законы, она считала бы устройство жизни в Асгарде единственно правильным, но она немного разбиралась в законах Етунхейма и Ванахейма и считала, что даже там жить лучше. Теперь же ей открылся целый Мидгард, где законы еще мягче, где не нужно бояться за свою жизнь, где можно заниматься таким количеством странных и бессмысленных вещей, что отказаться от попытки обустройства там собственной жизни было глупо.

Отпустить ее в Мидгард имел право только кто-то из членов царской семьи, и это стало бы камнем преткновения, если бы Локи, к которому она попыталась подступиться обходными путями, не заявил, что ему все равно, где и как она живет, и что если ей, в отличие от логистов, почему-то нужно его разрешение для жизни в Мидгарде, он поставит необходимые печати. Это известие окрылило Беркану. Осталось только объяснить свой поступок мастерам. Проще всего вернуться к людям с каскетом, учитывая новые данные, открывшиеся после преображения Локи, но пока им занимался Ивар, и у Берканы возникло смутное подозрение, что со своими новыми силами он воссоздаст древний артефакт. Если у него получится, то последняя надежда рухнет.

К тому же, чтобы путешествовать или жить в другом мире, нужны собственные деньги, а они появятся, если Хагалар выполнит обещание и отдаст ей земли. Но угодьями надо заниматься. Она станет хозяйкой дома и поехать в Мидгард не сможет. Нет, ей нужна миссия от поселения лет на двадцать. Но что, кроме каскета? Да и для его сопровождения скорее всего выберут Ивара или Лагура — после ошибки Наутиз обострились настроения, направленные против равных прав мужчин и женщин поселения.

Беркана настолько привыкла, что в малом Асгарде ее, несмотря ни на что, воспринимают как равную, что во дворце чувствовала себя неуютно, сравнивая себя с высокопоставленными женщинами, с женами придворных да даже с царицей. Они жили в женском мире, отличном от мужского, вынужденные во всем если не подчиняться мужчинам, то считаться с их мнением. Беркана отвыкла от патриархата, поэтому старалась ни с кем не общаться, поэтому искала общества Джейн, хотя та и казалась ей некрасивой и заумной. Она уже договорилась с ней о том, что приедет погостить, но речь шла всего о нескольких месяцах, а уж точно не о годах. Нужен был более веский повод покинуть Асгард лет на двадцать.

— Друзья мои, я понимаю ваше негодование, но Беннер — обычный человек, — заявил Тор, грохнув рукой по столу с такой силой, что затряслись золотые кубки. — А его вторая половина — Халк — победит вас за несколько мгновений. Мой молот едва справлялся с ним. Но я все же надеюсь уговорить его на поединок с Гринольвом.

— С самим Гринольвом? — присвистнул Фандралл. — Да Гринольв его размажет одним ударом. Ты же слышал, как он уничтожил четырех великанов парой взмахов секиры!

— Друзья мои, Халка нельзя убить, — покачал головой Тор. — А Гринольв хвастает своей великолепной тактикой и стратегией. Это было бы сражение грубой силы и великого ума прошлого.

— Прошлого, — подтвердил Хогун. — Не настоящего.

—

Я же вмешаюсь, если что, — пожал плечами Тор. — Не стыдно быть спасенным сыном Одина. Это была бы славная битва, о которой услышали бы даже в Вальгалле. Все наши предки слетелись бы посмотреть на этот бой!

— Не знаю, — пробормотала Сиф. — Твой друг не выглядит сильным. Даже если он обратится, я не верю, что он станет настолько уж неуязвимым, чтобы мы вчетвером не одолели его.

— Я не одолел большого зеленого парня на летающем корабле людей, — признался Тор.

— Ты? — воскликнул Вольштаг, подавившись куриной ножкой. — С молотом?

— С молотом! — подтвердил Тор.

Друзья рассмеялись, а Хагалару надоело подслушивать: он вышел из тени колонны, поигрывая яблоком из сада Идунн. На дворе зима, а яблоки все такие же вкусные. Жаль, что они не обладают теми свойствами, которые им приписывали люди в своих детских сказках.

Один словно сошел с ума из-за приезда смертных. Чего только стоил приказ о постоянном исполнении этикета, от которого отказались много столетий назад, чтобы «не ударить в грязь лицом перед послами Мидгарда». Сказал тоже «послами»: это просто два жалких смертных, которые будут держать язык за зубами, когда вернутся в Мидгард. А если не будут, то шпионы Всеотца убьют и их, и тех, кому они откроют тайну. Так думал Вождь, но не Один. «Нет, Хагалар. Возможно, люди станут нашими противниками. Мы должны показать им божественную мощь». «Божественная мощь», по мнению Одина, выражалась в бесконечных поклонах, формулах вежливости, уверениях в преданности и четком ранжировании за столом. Единственное, от чего Вождь сразу отказался — это от одежды, которую Один всучил едва не насильно. Никогда он не наденет больше плаща и не возьмет в руки трость, скорее выйдет на пир в широкополой шляпе. Во-первых, он не собирался оставаться во дворце надолго, во-вторых, о примирении с царской семьей не было речи, в-третьих, Локи удар хватит, если он увидит, какую одежду когда-то носил старый маг. А подвергать опасности и без того больного во всех смыслах царевича Вождь не желал. В Гладсхейме творилось что-то невообразимое. В общих залах асы вели себя расслаблено, пока не появлялись люди. Едва заслышав их шаги, а, точнее, едва сопровождающие объявляли, куда именно направляются гости, как асы тут же преображались, будто в облике женщины и мужчины по замку разгуливали Хель и Суртр. Но стоило гостям удалиться в соседние покои, как всё возвращалось на круги своя. Лишь пару раз подготовиться к приему не успели, и смертные узрели истинное положение вещей: те же попойки, которыми асы гордились, но которые, по мнению Одина, были недостойны высоких гостей. С точки зрения Хагалара, это высокие гости были недостойны попоек хотя бы потому, что не умели ни пить, ни драться. Но его мнением царь не интересовался, а Хагалар не посчитал нужным навязываться.

Он полутора суток продержал Локи во сне, отбивая нападения то Фригги, то Одина, то Эйр. Устал так сильно, что потом проспал больше десяти часов и только сейчас более-менее пришел в себя. Здоровье с возрастом ухудшалось, причем быстрее, чем хотелось бы.

Одна мысль бесконечно терзала его: что произошло в день приезда гостей? Локи ретировался из зала, Локи пошел к своему другу, наставнику, учителю, неважно. И там потерял сознание? Или его стало клонить в сон? Почему он спал и видел несуразные сны? Хьярвард оставил свою комнату в распоряжении Локи, а сам перебрался в покои царевича, ничего так и не разъяснив. От такой наглости Хагалар чуть не лишился дара речи, но слуги подтвердили, что он может делать все, при желании даже ночевать в покоях сыновей Одина — столь близок он с царевичами. Хагалар дал себе слово вызнать подробности, поэтому, немного придя в себя, отправился на поиски придворного палача, тайно желая обнаружить его в застенках и потренироваться в когда-то любимом искусстве. Однако в зимнюю половину почти все взрослые дворцовые асы забывали о делах и предавались безудержным возлияниям за столами Одина, и Хьярвард в том числе. Он был не совсем трезв, но и не совсем пьян, так что Хагалар попытался допросить его.

— Да я сам не знаю, — пожал плечами здоровяк. — Меня не было, когда Локи ко мне пришел. Мне потом доложили, я бросился к нему, все же нечасто Локи меня вспоминает.

— А я думал, вы с ним очень дружны, — вставил Хагалар.

— Куда там. В детстве — да, а потом чего, дети выросли, у них своя компания молодых асов, это я их стараюсь не забывать, а у них свои дела, ристалище, я же понимаю. В их возрасте я такие подвиги совершал.

— Так что с Локи?

— Когда я пришел, то он сидел у меня, а потом сказал что-то невнятное, лег. Я думал, просто так, а смотрю: спит и бредит, добудиться я не смог, а тут ты.