Локи все-таки будет судить асгардский суд?
Шрифт:
— Ты знаешь, как её звали? — Локи спросил так тихо, что Всеотец не сразу расслышал его вопрос. Он с интересом наблюдал, насколько сын подавлен увиденным, как он стоит, не поднимая головы, слепо глядя на снег с красными ягодами и не видя перед собой ничего.
— Да.
— Ты знаешь, как она выглядела?
— Да.
— Кто ухаживает за курганом?
— Её род.
— Расскажи мне о ней.
— Зачем ты спрашиваешь? — подойдя ближе, Один схватил Локи за плечи и почти силой заставил отвернуться от кургана, что, правда, не возымело эффекта: поверженный бог так и остался стоять, не поднимал глаз, глядя вниз, в пустоту, которую он видел вместо иссиня-белого снега. — У тебя есть мать. Ты мой сын. Её ты не знал, как можешь сожалеть о кончине? — Один говорил тихо, надеясь, что его слова все же достигнут сознания Локи и хоть немного успокоят его. У него были предположения насчет того, зачем сын решил поехать именно на кладбище, но такого поворота событий он не ожидал. — Она умерла почти тысячу зим назад, но её родители все еще живы.
— Ты позволишь мне увидеться с ними? — спросил Локи чуть слышно и, наконец, поднял голову, сфокусировав взгляд. Он говорил об асах, которых никогда в жизни не видел, и
— Увидеться — да, сказать, кто ты, — нет, — Один почувствовал, как вздрогнул Локи от жесткого ответа, но лицо его оставалось все таким же мертвенно-бледным, ничего не выражающим. Всеотца удивляло уже одно то, что сын позволял держать себя за плечи. Обычно младшего невозможно было удержать на одном месте, он постоянно двигался и жестикулировал, если не телом, то лицом, однако сейчас стоял застывшим изваянием. — Что тебе это даст, Локи? Её не воскресить, а в её смерти ты не повинен.
— Когда это случилось? — спросил царевич мертвым голосом, заставившим царя Асгарда бросить на него удивленный взгляд — на его памяти Локи никогда так не говорил. Стоило ему открыть рот, как фейерверк чувств, постоянно сопровождавший царевича, вырывался наружу. Но не теперь.
— Во время войны с Ётунхеймом, — ответил Один как можно более лаконично. Лучше Локи не знать о делах прошлого. Все эти сведения никак не помогут ему, зато расстроят еще больше и могут стать причиной новых безумств, своеволия или, того хуже, предательства. Один уже знал, что в порыве отчаяния или, будучи окрыленным какой-то идеей, Локи может пойти на любые жертвы, даже не задумываясь о том, сколько живых существ, сколько близких пострадает. Царь Асгарда считал чуть ли не своей личной ошибкой, что не заметил этой пагубной тенденции раньше, не научил Локи смирению, осмотрительности, а главное, расчету не только сиюминутных действий, но и возможному влиянию этих самых действий на окружающих. И он прекрасно понимал, что у него слишком мало времени на то, чтобы привить этому вполне сформировавшемуся, искалеченному Бездной существу хоть какие-то правила. Привить их до того, как Локи совершит очередное безумство, и хорошо, если оно будет столь же тихим и незаметным, как прошлогоднее, о котором почти никто не узнал, и которое удалось представить в нужном свете. Но если Локи на этот раз не будет таиться и вовлечет в свои коварные планы посторонних, его придется наказать по-настоящему или, того хуже, казнить, что совершенно не входило в планы Одина. Энергию и таланты Локи стоило направить в правильное русло, но для этого надо было сперва заставить его почитать царя богов не только из страха и любви, но и из глубочайшего уважения и восхищения деяниями последнего. И стоило хорошенько подумать над тем, каким образом вывести отношения с поверженным людьми богом на новый уровень.
— Ты знаешь, кто её убил? — услышал Один очередной вопрос. Он дался Локи с видимым трудом. Осознание того, что отец говорит правду, навалилось на царевича, грозя раздавить своей тяжестью. Ведь единственное, что Локи знал о матери, это то, что она погибла в ётунхеймской войне, и если бы Один опроверг эти сведения, можно было бы уличить его во лжи и посчитать все произошедшее обманом, но не после его последних слов.
— Да, — Один отпустил плечи сына и отступил от него на шаг, но тот никак не отреагировал, продолжая стоять, словно деревянная кукла, даже не повернув головы. — Хочешь ли ты это узнать?
Ответа не последовало. Локи медленно приходил в себя, стараясь осознать произошедшее: невысказанная правда, проступившая в движениях отца, не требовала подтверждения словами. С каждым новым вдохом уверенность возвращалась в расслабленное тело царевича, вновь распрямляя его плечи и даря горделивую осанку. Повернувшись к кургану, он нагнулся и прикоснулся к земле — наваждение пропало, это была всего лишь могила, такая же, как и множество других, с землей, ничем не отличающейся от обычной промерзшей. Локи глубоко вздохнул, подавляя тихий всхлип: то была заведомо обреченная на провал попытка хоть как-то ощутить близость к той, что носила его под сердцем: ему никогда не удастся не только увидеть её, но даже почувствовать хоть что-то родное, хоть что-то, адресованное лично ему. Болезненное знание о том, кто лишил его родной матери, приносило тупую колющую боль. Ведь царица Ётунхейма не могла умереть в войне, не могла даже участвовать: сражения и битвы — совершенно не женское дело. И если она погибла, то, скорее всего, в попытке защитить своих детей от вражеских воинов. Локи с трудом боролся с подступающим к горлу неприятным комком горечи: его настоящая мать была убита ради того, чтобы забрать его, наследника трона Ётунхейма, в Асгард. Он, скорее всего, стал причиной смерти самого близкого ему аса. В сознании уже проносились образы погони, криков, звона оружия — всего того, что сопровождало войну, но что не могло проникнуть в храм. В место, где каждый находил защиту. В место, которое для отца богов и людей не было священным. В место, которое он омрачил убийством. Поверженный бог с трудом заставил себя выплыть из омута отчаяния и лживых воспоминаний.
— Вы закопали меня далеко от нее, — Локи и сам удивился тому, как спокойно произнес эти слова, учитывая, что перед внутренним взором стояла ужасающая по своей реалистичности картинка: красивейшая женщина лежала в луже крови, умирая, но все равно пытаясь защитить своего плачущего ребенка.
Всеотец, напряженно наблюдающий за Локи, видел, как тяжело дается тому спокойный тон. Подтекст последней фразы не составляло труда определить: в словах сквозило явное неприятие и злость — царевич был недоволен тем, что ему даже после смерти не дали оказаться рядом с женщиной, родившей его.
— Только один из вас принадлежал царский семье Асгарда, — откликнулся Один, стараясь следить за каждым своим словом: еще один срыв или, того хуже, истерика не были нужны никому. — Ты был рожден в Ётунхейме, Локи, но твой отец нашел свою смерть в моих палатах, а твоя мать похоронена в Асгарде.
Один не договорил, зная, что сын и так поймет его. Жить рядом с могилами собственных предков считалось благочестивым и для асов, и для ётунов. Упоминание настоящего отца заставило Локи вспомнить, как он собственноручно
Невероятным усилием воли заставляя себя оставить на лице каменное выражение, Локи задал вопрос, который должен был решить его судьбу:
— Ты знаешь, почему она оставила меня умирать?
Слова прозвучали громом и затихли как-то неестественно быстро, будто и не были произнесены на самом деле. Локи стоял, выбросив из головы клубок переплетенных воспоминаний и домыслов. Он ощущал полнейшую пустоту сердца и души, а так же дикий, пронизывающий все его естество холод. Что сейчас ему скажут, то и будет истиной. Если мать выбросила его добровольно, он отречется от своего прошлого; если она пыталась защитить его или спасти — значит, он был прав, подставляя под удар Фригг, предавая Тора, натравливая ледяных гигантов на Одина.
Всеотец медлил с ответом, отмечая, что голос царевича вновь насыщается эмоциями, но не такими как раньше — столь болезненных нот Один не слышал от него никогда, даже в те дни, когда Локи и в самом деле страдал от какой-либо физической боли или недуга.
— Ты забыл, что я рассказывал тебе? Ты был слишком маленьким для дитя гигантов. Но, думаю, не она решала твою судьбу, а Лафей, — размеренно проговорил отец богов и людей, не разрешая сомнений, борющихся в душе приемного сына.
Локи, затаив дыхание, ждал, что отец еще скажет, но он молчал и, казалось, был погружен в какие-то свои воспоминания. Быть может, именно о ней, о той самой женщине, которую он, Один, её убийца, видел, а Локи, её сын, не знал никогда и никогда не узнает, даже не увидит, ведь не осталось, скорее всего, ни одного портрета: асгардцам незачем было сохранять хоть что-то о царице побежденного ими народа. Лафей решал его судьбу…. Нет, не Лафей, а Один. Клубок воспоминаний покатился по наклонной, сметая остатки здравого смысла на своем пути. Всю его жизнь, каждый его шаг определял Один. Отец, царь, высший судия, да кто угодно! Он решил его спасти, вырастить, воспитать — и все это только с одной целью. И даже сейчас, после всех немыслимых преступлений против Асгарда, правящего дома, девяти миров Один не делает ничего: не судит, не казнит, не пытает, не заточает. И действительно, зачем казнить того, кто, если останется в живых, будет вечно валяться в ногах у своего спасителя и сделает все по его указке? Но нет, не бывать этому! Он, Локи, уже достаточно пережил, чтобы самому решать свою судьбу. И если он совершил недостаточно преступлений для смертного приговора, то это только вопрос времени!
— Он решал мою судьбу, а теперь её решаешь ты, — ответ родился сам собой, слишком резкий, но Локи и не старался смягчить своих слов, поняв, что Один продолжать не собирается. — Где же божественный суд? — Локи говорил вкрадчиво и надменно, желая одним своим тоном вывести отца из себя, шаг за шагом приближаясь к нему вплотную для произнесения кульминации своей речи. — Где наказание, достойное моих преступлений? Преступлений царя Асгарда? — Локи усмехнулся, обнажая зубы в почти зверином оскале. Ярость не ослепляла, как в прошлый раз, она всего лишь очистила рассудок от лишнего, позволяя отдаться игре сполна. Все вопросы просто подводили его к главной фразе, доводя накал страстей до максимума — ответы ему не требовались, он был уверен в своих догадках, сложившихся в цельную картину лишь у могилы матери. Теперь он точно знал, зачем Одину понадобился сын Лафея, царя, проигравшего войну. — Уже дважды ты даровал мне жизнь и ради чего? Получить покорную марионетку на троне Ётунхейма! Ты думаешь, твоя гуманность ко мне что-то изменит? — Локи снова усмехнулся самодовольной улыбкой — он знал и понимал все планы Одина, и гордость затмевала рассудок. Падший бог упивался победой над фантомным образом своего приемного отца — великого правителя Асгарда и остальных миров; стоящий перед ним мужчина был всего лишь невольным зрителем представления одного актера. — Я однажды чуть не уничтожил эту расу монстров, я смог убить Лафея, их царя. И я клянусь, что не пощажу царевен Ётунхейма, если ты прикажешь мне жениться на одной из них. Если ты принял меня в семью, чтобы мирным путем завоевать Ётунхейм, то убей меня здесь, как убил мою настоящую мать! — последнюю фразу Локи выкрикнул в лицо Одину, доведя себя до состояния исступления, перейдя из игры в настоящие чувства, преднамеренно забыв, кто стоит перед ним. Реакцией на его слова должно было стать жестокое наказание от царя Асгарда, а не от отца — это было бы признанием его деяний, признанием того, что он совершил что-то действительно стоящее, а не очередную проказу, за которую можно просто отругать и забыть. Тор был лишен сил и сослан в Мидгард и за меньшую дерзость.