Луна 84
Шрифт:
Что делать дальше? Подняться? Стоун пытается, но тело его не слушается. Лучше совсем не двигаться.
— Как ты? — Бен нагибается к нему.
Стоун хочет пошутить, что триста второй отомстил Ханцу за «приветствие», но не может. Стоун показывает жестом, что терпимо, но лучше оставить его лежать ровно так, как он лежит. А потом замечает, как безбилетники расступаются, пропуская вперед весь без исключения клуб гладиаторов.
Леон встает из-за стола, выбросив колоду карт. Бенуа выше его на полголовы, но проблема в том, что лидер «красного» клуба в два раза шире. Громила подходит ближе.
— Мне разобраться? — спрашивает Максимус.
— Нет, — коротко отвечает лидер и выходит в центр. Он бросает почти безразличный взгляд на лежащего
Будь на месте триста второго заключенного кто-то другой, возможно, народ потребовал бы крови, но само это молчание уже говорит о том, что силы, насколько это возможно, равны. Да, за Леоном самые крепкие парни «Мункейджа», но Бен на глазах у всех с одного удара уложил едва ли не сильнейшего гладиатора. Вызов брошен.
Леон и Бен сжимают кулаки.
Звучит сигнал, означающий, что ворота открыты. Зеваки мигом расступаются. Отряд из десяти охранников во главе с Брауном приближается к эпицентру беспорядков. Начальник колонии улыбается в предвкушении. Расталкивая всех, охранники создают для него проход. Он выходит в центр импровизированного ринга. Леон теряет всякое желание участвовать в действе и, медленно пятясь назад, становится в один ряд с гладиаторами.
— Что тут у нас? — Браун разглядывает лежащих на полу и затем медленно поднимает глаза на Бенуа. — Хм… Понятно. Интересная ситуация. Ханц! — Гладиатор не реагирует. Браун толкает его ногой, но ничего не происходит. Начальник удивленно вскидывает брови. — Триста второй, у тебя, я вижу, крепкий удар — но кто бы сомневался, учитывая твою богатую историю! Я должен выразить тебе благодарность за это. — Он брезгливо кивает на тело Ханца. — Как говорится, от своей доли не убежать. Да, Ханц? Я ведь предупреждал тебя, что будет ответ за недавний проступок. — Браун бросает взгляд вверх, на камеру Дикаря. — Правда, я не думал, что это произойдет таким образом, но ничего. Назовем это кармой. Получил ты сполна, а потому грехи твои прощены. — Начальник перекрещивает воздух над ним. — Инициатор, видимо, этот молодой человек. Триста третий, у тебя какая-то невероятная способность создавать себе проблемы на ровном месте. — Браун ногой толкает Стоуна, переворачивая его на спину, тот корчится от боли. — Не было времени просмотреть запись… — Он осекается, поглядывая поочередно на Бена и Стоуна. — Ах, вот в чем дело! Триста второй вступается за триста третьего. Одна партия. Как это я сразу не понял? И еще как вступается — понимая, что рискует собственной жизнью! Давно такого не было. Ты, триста второй, настоящий мужик. Вот что я тебе скажу. Леон! — кричит Браун и оборачивается.
— Да, сэр, — отвечает гладиатор и делает шаг вперед.
— Что думаешь насчет всего этого? — Браун указывает на два тела под ногами, скорчив презрительную гримасу.
— Ханц получил по заслугам, сэр. Вступиться за друга — достойный уважения поступок.
— Видите? Леон признает, что правда первостепенна. Ты прав, это действительно достойно уважения. «Уважение» — слово, которое давно забыли в этих стенах. Я уважаю тебя, триста второй, за твой поступок. И наверняка уважает каждый из этих ребят.
Браун поднимает руки перед лицом и начинает хлопать, всем видом давая толпе понять, что им стоит подключиться. Через мгновение уже весь сектор холодно аплодирует.
— Меня зовут Бенуа, — говорит триста второй, но его слова пропадают в шуме оваций.
— Что ты сказал? — переспрашивает начальник.
Аплодисменты мгновенно прекращаются.
— Меня зовут Бенуа, — ровно тем же тоном повторяет заключенный.
— Мы все, конечно, тебя признаем, но твой поступок все же не ставит тебя выше правил колонии. Я к тому, что ты забыл кое-что добавить.
— Сэр, — выдавливает из себя триста второй.
— Вот! Об этом я и говорю! Я тебя уважаю за твои убеждения, за твои принципы, Бенуа, но ты не проявляешь ко мне ответного уважения. Я просил
Браун разворачивается и передает охраннику дубинку вместе с жилетом, на котором висит кобура, откуда торчит приклад пистолета. Затем аккуратно снимает черные кожаные перчатки, высвобождая болезненно тонкие и длинные пальцы. Снимает свой неизменный головной убор — картуз.
Не оборачиваясь, он говорит:
— Десятки лет назад на Земле был популярен такой вид спорта, как бокс, — до всей этой виртуальной чуши и роботов. Настоящие люди выходили на ринг и дрались по четким правилам. Бокс, как известно, все еще существует, но, к моему большому сожалению, мало кого интересует. — Браун разворачивается к Бенуа и жестом приглашает его подойти ближе — на импровизированный ринг.
Триста второй делает несколько шагов вперед, сжимает кулаки и принимает стойку.
Браун продолжает, легко перепрыгивая с одной ноги на другую:
— Так вот, вплоть до официального запрета бокса между живыми людьми те, кто разбирался в нем, спорили, что же важнее: скорость или сила? Сила? — Браун поднимает правую руку. — Или скорость? — Поднимает левую. — Я думаю, скорость!
Начальник делает резкий скачок вперед и бьет левым кулаком по лицу Бенуа. Тот сразу теряется. Удар действительно оказался настолько быстрым, что друг Стоуна не успел никак отреагировать. Капли крови, стекающие с рассеченной брови, падают на металлический пол. Бенуа смотрит на маленькую багровую лужицу, которая собирается у него под ногами.
— Не беспокойся, я попрошу помыть после нас. Продолжим?
Еще один скачок вперед, легкое уклонение — и та же левая рука отправляется в район печени осужденного. Тот складывается вдвое, но все еще стоит на ногах, тяжело дыша.
— А это, кстати, второй, не менее важный, вопрос. Куда лучше бить? В лицо или в корпус? Я больше люблю в корпус. Потому что хорошим ударом в голову ты отключишь противника и победишь, а удары в корпус вызывают боль, они будто высасывают жизнь. Ты со мной согласен?
Бенуа, приходя в себя, размахивается и медленным, но тяжелым ударом метит в лицо начальника — тот уворачивается и выдает контрудар снизу. Триста второй, кажется, успевает уклониться, но уже через секунду становится понятно, что его ноги трясутся, а тело болтается из стороны в сторону. Он падает на одно колено. Глаза зажмурены. Он пытается прийти в себя.
— В те времена говорили, что бокс — это шахматы, бокс — это философия, бокс — это образ жизни… Как же легко эти подонки после нескольких смертей отказались от такой эффективной философии… От такой жизни! — Браун добивает стоящего на одном колене заключенного, и тот распластывается по полу. — Насколько я помню, в день нашего знакомства ты просил освободить тебя, чтобы ты раскроил мне голову или нечто подобное. Прости, я не помню дословно, но в целом у меня память хорошая, и я, если так можно выразиться, вписал твое предложение в свой рабочий график. Но, как мы только что убедились, это были не более чем пустые угрозы. Я вынужден заявить, что разочарован тобой, африканский воин.