Лунная опера (сборник)
Шрифт:
Однако девушки вокруг меня становились все более заносчивыми. Выпятив груди, они плевать хотели на мое возбуждение. И я не мог их винить. Если и приходилось кого-то винить, так это моего отца. Этот торговец соленой рыбой неожиданно развернул свой бизнес у нас в университете. Пользуясь статусом родителя, он то и дело наведывался в хозотдел университета, добиваясь у местной столовой «исключительного права на поставку» своего товара. Этому тупорылому мужику неожиданно удалось подкупить заведующего отделом. А что же завотделом? Он метил в члены партии и тем же вечером, имея тысячу пропахших рыбою юаней, отправился к ректору. Ну разве нельзя было подкупить кого-нибудь из партийцев? Отец же решил умаслить кандидата в члены партии. Рыбой провонял весь наш кампус. Моя репутация благодаря папаше-идиоту была полностью растоптана. Этот запах рыбы отец передал и мне, так что чем-либо хвастаться мне не приходилось. Понятное дело, что девушки в моем присутствии проявляли заносчивость. Так мое солнце обрело соленый привкус.
Я стал пропускать занятия. А на улицах было хоть отбавляй нормальных девчонок. Верхом на велике я гонялся за теми из них, которые тоже ездили на велосипедах. Их волосы, щиколотки, грациозная линия работающих вслед за педалями бедер, исходящий от их тел запах – все сводило меня с ума. Порой какая-нибудь необычная красотка могла изменить весь облик улицы, с ее появлением воздух наполнялся какими-то чудесными импульсами, но стоило девушке завернуть за угол, и улица вновь приобретала первоначальный вид и выглядела старой, неустроенной и грязной. Во время моих преследований девушки ни о чем не догадывались. Это было пьянящее, душераздирающее чувство!
И вот я обнаружил ее. На улице, ведущей от площади Барабанной башни к гостинице «Наука», я нашел ее. Теперь первое, что я должен был сделать, – это выяснить время, в которое она обычно проезжала по примеченному участку дороги. Но эта задача оказалась непосильной. Она петляла, словно лисица, а еще неожиданно оборачивалась в мою сторону, подобно змейке. Уголки ее прищуренных глаз чуть устремлялись вниз. Среди всех, кого я преследовал, она была самой изощренной лисицей, самой пленительной змейкой. В тот первый раз, когда она появилась, я осторожно начал свое преследование, пока не поравнялся с ней. Вместе мы съехали вниз по склону, тогда мне казалось, что я и вправду мог уловить прекрасное подрагивание воздуха. Я искоса поглядывал на нее, ветер обдувал ее поднятое вверх
И вот этот волнующий момент наступил. Она снова засветилась на площади Барабанной башни. Я стал нагонять ее. Подъезжая к гостинице, я начал ускоряться, а оказавшись прямо за ее спиной, резко затормозил. В это время на перекрестке загорелся красный свет, неожиданно она заметила меня, выказав некоторое удивление. Я быстро вытащил из-за пазухи заготовленное послание и забросил его в корзину ее багажника. Она взяла листок и, наклонив голову, с умным видом ознакомилась. Не прошло и нескольких секунд, как она улыбнулась и спросила:
– Это мне?
Будто состоявшийся поэт, я утвердительно кивнул.
– Стихи хорошие, музыка тоже. – С этими словами она положила листок в мою багажную корзину и, собираясь отъезжать, повернула голову и добавила: – Но Брамс никогда не сотрудничал с Сюй Чжимо.
Я отупело застыл, готовый провалиться сквозь землю. Я не мог объяснить, зачем совершил такой дурацкий поступок, объяснить это можно только тем, что, когда человек думает в одиночку, в голове у него полное дерьмо. Красный свет загорелся по второму кругу, я пришел в себя и оголтело рванулся вперед. Вся улица разразилась визгом тормозов. Нечего колесам крутиться в этом мире. А ну, остановитесь, вашу мать, расступитесь.
В три часа ночи появился мой двоюродный брат. Посреди опустевшей улицы его фигура несколько напоминала дикого зверя во время ночной охоты. Я подошел к брату, он поднял голову и в некотором ступоре отступил на шаг назад. Продолжая глядеть на меня, брат медленно растянул рот в улыбке. Снова окинув меня взглядом, он обеими руками дважды крепко хлопнул меня по плечам. Я чуть было не расплакался, но все-таки постарался сдержаться. Брат вытащил сигареты, среди глубокой ночи мы закурили, делая одну за другой глубокие затяжки. До наших ушей доносился свист проносившихся мимо машин.
Брат вытащил из бокового кармана куртки пачку денег и, на ходу останавливая такси, сказал:
– Поехали, поехали немного потратимся.
Официантки принесли нам сигареты и выпивку. Сигареты и выпивка – это просто объекты удовольствия, но вместе с ними приходило осознание свободы. Мы выкуривали одну сигарету за другой, по глотку запивая пивом. Это действовало как бальзам на душу. На каменоломне мы зачастую готовы были разорвать друг друга за сигарету или за глоток водки, распуская ради этого кулаки и не боясь пролить кровь. А сейчас у меня вдоволь и сигарет, и выпивки. Мало-помалу они возвращают меня к жизни. Сигареты и спиртное – это наш допинг, мужчинам без этого никуда. С сигаретой в одной руке и с банкой пива в другой, я то запивал затяжку, то закуривал глоток. Жизнь хороша, а свобода еще лучше. Очень скоро сигареты и спиртное стали наполнять ощущениями каждый орган моего тела. Я уже думал, что во мне ничего не осталось, но нет. Мое нутро в полном порядке, молодое, живое и в придачу такое ненасытное. Так выпьем же за курево, выпьем за алкоголь. Рядом со мной нет никаких полицейских и надсмотрщиков, а завтра утром мне не надо вскакивать с постели по сигналу. Мне в голову стукнуло такое счастье, что я прямо весь размяк. Как же, твою мать, хочется разрыдаться, да такого счастья и небожителям не снилось.
К нам подсели две красотки. Одна уселась на колени к брату, а другая прильнула к моей шее. Я не понимал, почему они так ведут себя с нами. Мне не хотелось, чтобы в такой момент кто-то нарушал нашу идиллию. Отрыгнув, я возьми да и оттолкни девицу. А эта соплячка не удержалась и шлепнулась своей задницей прямо на пол. На ее вопль сбежались несколько человек. Брат тут же встал и двумя руками стал оттеснять зевак. Он что-то прошептал им, они поглазели на меня, покивали и отошли в сторону. Брат снова уселся напротив и, усмехнувшись, сказал:
– Сейчас ведь девяносто девятый год на дворе.
– Я знаю, что сейчас девяносто девятый год.
Брат бросил на меня взгляд и только улыбнулся, тряся головой.
– Да ни черта ты не знаешь. Сейчас девяносто девятый год на дворе.
Брат и впрямь наивный парень. Он, видимо, полагал, что на каменоломне я был полностью изолирован от мира. А между тем что такое каменоломня? Все в нашей жизни завершается в каменоломне, а потом оттуда же и начинается. Просто мне не хотелось, чтобы кто-то портил мне настроение. Мне нужно было спокойно покурить и напиться. Курево вперемешку с алкоголем – это для мужика святое, пусть никто даже не помышляет отрывать меня от этого занятия. Я свободен, и никто не смеет мешать мне.Было шесть утра, ровно шесть, когда я неожиданно проснулся. На каменоломне человеческим телом управляют часы, в итоге пекинское время, можно сказать, регулирует все физиологические процессы. Ведь что такое исправительные работы? Это своего рода научная деятельность, направленная на исправление людей при помощи времени. Таким образом, все каторжники превращаются в часы, в часовые детали. Итак, ровно в шесть я резко соскочил с кровати, знакомыми, быстрыми и отработанными до мелочей движениями оделся, застелил кровать и сел на краешек, ровно сложив руки на коленях. Я проделал все это в какие-то считаные секунды и тут неожиданно увидел у своих ног тазик. От него несло так, что дух вышибало, то была жуткая вонь от заполнявших его рвотных масс. Этот запах привел меня в чувство, я понял, что напился. Да, я напился. Это меня очень испугало – как я мог это сделать? Так я на свободе? Только сейчас я понял, что у меня от боли просто раскалывается голова, а внутри ее так же пусто, как в бутылке. Я осторожно включил настольную лампу, звук щелчка сильно напугал меня. За прошедшие девять лет все мои многочисленные сны прерывались именно так: щелчок, свет – и конец сну, после чего прямо над ухом раздавался сигнал подъема. Но на этот раз никакого сигнала не последовало. Свет включился, а вокруг сохранялась полная тишина. Однако я все никак не мог признать, что это уже не сон. Я направил руку прямо в таз, подцепил пальцем кусочек блевотины и засунул в рот. У меня тут же начался приступ рвоты, что окончательно прояснило ситуацию. Это не сон. Сон не может быть тошнотворнее, чем явь.
После того как меня вытошнило, я, ничего не понимая, огляделся по сторонам. Аккуратно заправленная постель, уголки одеяла точно выровнены. Я подошел к кровати и махом отбросил одеяло. Стащив с себя одежду, я забрался под одеяло, мне нужно было прочувствовать всю сладость повторного сна. Закутавшись поуютнее, я постарался во всех деталях прочувствовать свое умиротворенное счастье и спокойную тоску. На каменоломне моей самой большой мечтой было как следует отоспаться. Один старый заключенный как-то обмолвился о двух условиях для счастья: наличие любовницы и возможность отоспаться. В этой емкой фразе заключалась вся суть прекрасной мужской жизни. Отбывая срок, я не раз думал о том, когда же наконец смогу как следует отоспаться. И вот наступило это время.
Ну спи же, спи.
Я уже с головой зарылся под одеяло, но сон никак не приходил. Я старался, но все без толку. Я прилагал все усилия. Печально, когда не можешь воспользоваться выпавшим на твою долю счастьем. Как ничтожен человек. Никаких надежд у него не может быть. Все пустое, так что – либо мечты, либо сам ты будешь находиться в подвешенном состоянии. То же самое происходит, когда человек пытается подпрыгнуть и сорвать плод с дерева, когда у него в ногах нет опоры. Уснуть у меня не получалось, так что пришлось снова встать. Скрепя сердце я прибрал все постельные принадлежности в стопку. Взглянув на кровать, я тяжело вздохнул и непонятно почему испытал запоздалый страх. Свобода привела меня к полной беспомощности. На какой-то момент у меня даже появилась мысль возвратиться обратно на каменоломню. Все будущие на свободе дни как-то разом нахлынули на меня и, словно водная стихия, словно море, клокотали вокруг. В жизни я не испытывал такого ужаса. После полного умиротворения меня вдруг обуяло какое-то томительное беспокойство, какая-то потеря ориентира после долгожданного завершения испытания. Я взял в охапку сложенные вместе одеяло, простыню, матрас, подушку, размахнулся как следует и швырнул на кровать. Все разлетелось как попало. Я никак не мог взять в толк, как моя свобода могла оказаться такой непривлекательной и невыносимой. Я без дела сновал по комнате, пока наконец не открыл окно и не прокричал, обращаясь к рассвету: «Курева мне и водки!»
2Двоюродный брат одолжил мне пятьсот юаней, пять сотенных купюр. Он также заверил меня, что если я буду бережлив, то еще до того, как потрачу эти деньги, он обязательно поможет мне найти какую-нибудь работу. Найти работу – это только звучит красиво, на самом деле речь шла о месте, где можно было зашибить деньгу и заработать на еду. Моей первой необходимостью стала забота о пропитании. Зажав в руке пятьсот юаней брата, я разложил их веером, словно игральные карты, и долго неотрывно смотрел на них. Эти деньги вовсе не прибавили мне настроения, как раз наоборот, я упал духом. На лицевой стороне сотенной купюры виднелись четыре профиля: Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая, Лю Шаоци и Чжу Дэ. Брови у них сведены, глаза прищурены. У всех серьезное выражение на лицах, они словно охвачены тревогой. Из всех этих четырех изображенных исполинов только у Мао Цзэдуна можно увидеть ухо. Все остальные просто всматриваются в даль. Даже не спрашивайте, к чему прислушиваются остальные уши, это вас совершенно не касается. Ваше внимание должны привлекать глаза этих великих личностей. Принято считать, что взгляд этих представителей первого поколения профессиональных революционеров таит в себе мощь и предопределение китайской валюты. Глядя на деньги, я неожиданно понял, что вовсе не свободен. На свободе оказалась лишь моя бренная оболочка, а все остальное мертвой хваткой держали деньги. На душе стали сгущаться сумерки, мое настроение теперь отражало выражение лиц вождей на купюре, оно потяжелело и наполнилось тревогой. Ведь настроение, присущее лицам первых революционеров, естественно передалось и самой купюре.
На улице мне полегчало. Улица дарит радость. По правде говоря, уличная атмосфера складывается не из потоков скользящих по ней пешеходов и машин. Основным компонентом, составляющим ее суть, является представленный на ней товар. Улица – это не что иное, как товарный склад, склад с откровенно выставленными напоказ соблазнительными товарами. В обмен на деньги этот товар начинает превращаться в физиологические ощущения. Возьмем, к примеру, то же курево или водку: только после их приобретения сигареты ведут к наслаждению, а водка – к опьянению. Я припрятал деньги в карман под молнию, чтобы при случае обменять их на возможность упиться вдрызг, забыться и испытать полное блаженство. Проходя какой-то отрезок пути, я заходил посидеть в какую-нибудь дешевую забегаловку, потом снова шел и снова куда-нибудь заходил. Целый день я сжимал в своих руках пачку самых дешевых местных сигарет, которые составляли мне компанию, пока мой язык уже совсем не одеревенел. За какие-то два-три дня я исходил большую часть Нанкина, глазея на товары, витрины, светофоры. Ну разве это не замечательное времяпровождение?Я никак не предполагал, что смогу столкнуться с Ма Ганем. Я уже во второй раз зашел побродить на известную улицу электроники – Чжуцзянлу. Всю эту
Помимо просмотра дисков, я также заходил в магазины, где продавали компьютеры. Это удивительный мир. Когда после сборки очередного компьютера служащий начинал устанавливать на нем программное обеспечение, его пальцы мельтешили по клавиатуре, словно крылья. Скоростной полет пальцев сопровождался появлением на экране непрерывной череды всевозможных схем и надписей на английском языке, которые также играючи исчезали. Происходящее было за пределами моего разума и вызывало безграничное уважение.
Вдруг меня кто-то сильно ударил по плечу. Я испуганно повернулся, напротив стоял мужчина и улыбался. Высокий, крепкий парень, костюм с иголочки, начищенные до блеска туфли. Его возмужалый вид источал энергию и бодрость, по всему было видно, что материально он весьма обеспечен. У меня таких благополучных друзей никогда не водилось. Наверняка он обознался. Но тут он запросто назвал мое имя. А вслед за этим стал проявлять немыслимое радушие. Он потащил меня куда-то вглубь, к своему рабочему столу и практически силой усадил на свой стул. После этого он вытащил дорогие сигареты и, предложив закурить, стал одновременно наливать чай. Я настороженно поддерживал разговор, изо всех сил напрягая память. Вспомнить не получалось. Непохоже, чтобы он отбывал срок на каменоломне, кожа не та. Но меня все больше и больше напрягало это его радушие. Полученный на каменоломне опыт подсказывал, что беспричинное радушие порою бывает проблематичнее, чем беспричинная ненависть. Я несколько раз порывался спросить его имя, но все как-то не решался. В конце концов я предпочел сохранять улыбку, спокойно курить и пить чай, дожидаясь подходящего случая. После ни к чему не обязывающего разговора он вдруг встал и потащил меня в бар.
Послеполуденная атмосфера в баре соответствовала безучастному выражению на лицах официанток. Крайне лениво они подошли к нам и, перемолвившись о чем-то с моим спутником, так же лениво удалились. Перебирая пальцами свою зажигалку, этот товарищ неожиданно замолчал. Радушие и приподнятое настроение в мгновение ока исчезли с его лица, уступив место задумчивости. В этот момент ностальгии на его лице проступила искренность и даже какая-то боль. Тут он совершенно неожиданно выбросил вперед свою руку, опустив ее на мое левое плечо. Я насторожился и потихоньку сжал кулак в своем правом кармане. Хлопая меня по плечу, он не останавливаясь кивал. В этот момент официантка принесла нам два бокала пива, он поднес свой бокал к моему, чокнулся и, запрокинув голову, сделал большой глоток.
– Если бы ты не выловил меня тогда из воды, то не было бы меня сейчас. – Он снова запрокинул голову и выпил. – Я уже давно бы превратился в привидение озера Цзысяху.
Я не понимал, о чем он. Единственной конкретной зацепкой оказалось то, что этот парень учился вместе со мной в школе и в то время мы часто выбирались за город, чтобы поплавать. Мы выбрали озеро к востоку от города, потому как именно там часто тонули люди. Глубокие воды Цзысяху манили таинственным цветом и удивительной силой, этим оно всех и привлекало.
– Да я же Ма Гань! – не в силах больше сдерживаться, выпалил он.
Меня словно парализовало, на его крик в нашу сторону разом повернулись официантки.
Так, оказывается, это Ма Гань. Я вспомнил. Я совершенно не мог восстановить в памяти его прежний вид, однако по общим чертам я догадался, что это точно был он. Я засмеялся, протянул к нему бокал и выругался. Мол, вон какой он важной птицей стал. Потом я снова выпалил что-то в этом роде. Свою зависть к чужим успехам я мог выразить только таким простецким способом.
– Ты – мой спаситель.
Подняв бокал, я опустошил его больше чем наполовину. Никогда бы не подумал, что совершил нечто выдающееся. Не сказали, так и не понял бы, а тут я даже испугался. Я почувствовал себя похожим на тех красоток с дисков, чью наготу прикрывали одни лишь чулки. Неожиданно я сконфузился и вконец растерялся. К счастью, я быстро нашелся и, протягивая бокал к Ма Ганю, сказал:
– Сколько лет уж прошло, я и забыл про это. И правда забыл. Что об этом говорить.
– Да ты же мой спаситель…
– Забудь уже об этом.
Мы сидели и выпивали в полной тишине. Этот сукин сын Ма Гань и вправду преуспел. С деньгами в кармане, он всем своим видом являл недосягаемое всемогущество. Но чем сильнее было его расположение ко мне, тем больше он обретал человеческие черты. В зеркале на противоположной стене отражался складный силуэт сидевшего к нему спиной Ма Ганя и мое лицо. Зеркало – коварная штука, оно может поместить в поле зрения сразу всех. Мое отражение в нем и вправду было жутким.
– Ты сейчас чем промышляешь?
– Я? – Взяв дорогую сигарету Маганя, я закурил. – Ну, как бы тебе сказать, сначала окончил университет, поехал на юг, там заработал кое-что, но потом полностью обанкротился.
Мельком взглянув на свое отражение в зеркале, я тяжело вздохнул и добавил:
– Вот так-то.
Поскольку я не собирался углубляться в эту тему, мне следовало что-то сказать для отвода глаз. Но, раскрыв рот, я вдруг понял, что мне особо нечего рассказывать. Мой язык полностью отказал, а зубы словно превратились в замки. Так что я предпочел просто курить, выпивать и улыбаться. Тут я вспомнил, что этот сукин сын Ма Гань проучился с нами всего лишь год, а когда мы перешли во второй класс, он куда-то исчез. Я спросил его:
– Ты потом что, заболел, куда пропал?
Ма Гань сразу не ответил, он сделал затяжку, отхлебнул пива и усмехнулся. Я ждал. В этот момент у него зазвонил мобильный телефон. Он достал его, приложил к уху и стал спокойно слушать, вдруг на его лице появилась озабоченность, словно он вспомнил о чем-то очень важном. Наконец он показал на телефон.
– Неудобно вышло. Послушай-ка, – с извиняющейся улыбкой произнес он, – послушай, завтра, завтра я официально приглашаю тебя на ужин. Ты во что бы то ни стало должен оказать мне такую любезность и принять приглашение.Ма Гань забронировал места в ресторане «Цзяняньхуа». И хотя нас с ним было только двое, Ма Гань ради меня заказал отдельный кабинет. Я понимал его намерения, поэтому не препятствовал. Ма Гань заказал множество разных блюд, стол просто ломился. Этот сукин сын Ma Гань, желая выразить преданность долгу, первый тост провозгласил стоя, да еще и назвал меня братом.
– Брат, на правах младшего я поднимаю этот тост в твою честь.
Своим заявлением Ма Гань меня просто сразил, я к такому совершенно не привык. Его обращение «брат» меня очень растрогало, у меня прямо мурашки пошли по телу. За все эти годы никто меня не воспринимал всерьез, никто не проникался ко мне всем сердцем. Захлестнувшее чувство застигло меня врасплох, на глазах выступили слезы. Ма Гань, сукин сын, помнил о своем долге. Мне всерьез захотелось взять нож и ради своего обретенного брата выпустить каплю крови. Но как раз в этот момент зашла официантка, чтобы сменить пепельницу. Я изменился в лице:
– У нас с братом душевный разговор, так что ты тут не мозоль глаза.
Когда официантка вышла, я вместо рюмок наполнил водкой фарфоровые чашки и произнес: «Брат». Язык совсем перестал меня слушаться. Мне так, твою мать, хотелось заплакать. Мы запрокинули головы и залили водку в свои желудки.
Ма Гань не умел выпивать. Но чем больше я настаивал, чтобы он убавил свой пыл, тем сильнее он сопротивлялся. Мы стали вместе вспоминать наши счастливые детские годы. Мы припомнили практически всех наших одноклассников, потом стали вспоминать учителей, их излюбленные фразочки, их привычные жесты, их самых любимых учениц. У Ма Ганя оказалась просто удивительная память. Тогда, в первом классе, он был лучшим среди лучших и на всех экзаменах получал самые высокие баллы. Он не просто вспоминал какие-то события, он словно перенес меня в детство, вернув ту прекрасную атмосферу школьных лет, а водка все убавлялась и убавлялась. В конце концов Ма Гань уже совсем упился. Когда мы начали вторую бутылку, его язык уже не ворочался. Но поскольку мой брат Ма Гань отдавал свой долг, то он настоял, чтобы мы открыли вторую бутылку. Я пытался удержать его, но он отбросил мою руку. В его пальцах чувствовалась сила алкоголя.
– Ты не понимаешь, твой младший брат хочет тебе кое-что сказать.
Язык у него заплетался, но зато говорил то, что действительно думал его хозяин. Остекленевшими глазами Ма Гань уставился на меня. Глаза его увлажнились, то сплошь была водка. Тут я заметил в них какое-то тревожное мерцание. Этот его взгляд напугал меня, я не знал, какие именно душевные страдания взбудоражила выпитая им водка. Я видел, что выпил он много, но его скорбный вид заставил меня заволноваться.
– Ма Гань, – попытался я растормошить его.
Ма Гань схватил меня за руку, из глаз его полились слезы. И тут он вскрикнул:
– Я недостоин тебя.
Мне тоже ударила в голову водка. Я совершенно не понимал, в чем именно провинился передо мной Ма Гань. А он, глядя на свою рюмку, пытался уже больше для себя продолжать разговор. Он сказал, что всегда ненавидел меня, что после того, как я спас ему жизнь, он больше всего на свете боялся увидеть меня. Ма Гань также сказал, что в моем присутствии он не смел поднять головы, что после того случая, когда я спас его, он больше всего боялся экзаменов: каждый раз он не смел выполнять последнее задание, потому как боялся опередить меня по результатам. И уже свесив свою голову к моим палочкам, Ма Гань тихонько пояснил:
– Ну скажи, как я мог этому радоваться, когда до того был лучшим по оценкам?
Ма Гань поднял рюмку и стукнул ею о стол, водка выплеснулась и залила все вокруг. Тут Ма Гань громко выкрикнул:
– А ты никогда меня не понимал! Как только я закончил первый класс, я объяснил матери, что больше не могу учиться в этой школе, что больше не хочу видеть тебя.
Сказав это, Ма Гань схватил меня за руку и громко произнес:
– Ответь, как я мог быть таким бестолковым? Разве можно меня назвать человеком?
Я прямо и не знал, что на это сказать, единственное, что мне оставалось, так это продолжать заливать в себя водку. Между тем Ма Гань, опершись о стол, встал с места и, повернувшись, достал портмоне. Он вытащил две толстые пачки денег, новехонькие купюры на сумму двадцать тысяч юаней. Положив деньги на стол, он придвинул их прямо ко мне и сказал:
– Прими.
– Ма Гань, – попытался возразить я.
Глаза Ма Ганя уже налились кровью:
– Прими.
– Ма Гань!
– Прошу тебя, прими.
Мы продолжали обмениваться взглядами, пока наконец Ма Гань не подошел ко мне вплотную:
– Успокой ты мою душу, прошу тебя, прими. Как мне еще тебя просить? Ну умоляю тебя.
Я быстро протянул руку и взял деньги. Я знал, что собирался сделать Ма Гань. Если бы я и дальше сопротивлялся, то мне бы самому стало стыдно смотреть в глаза моему побратиму. Ма Гань рассмеялся, его смех звучал одновременно по-дурацки, нелепо и в то же время очень по-дружески.– Я ведь заметил, что ты сейчас нуждаешься.
Этот сукин сын Ма Гань был человеком долга. Возможность встретить в этой жизни такого друга, как он, стала для меня настоящей удачей. Я изрядно выпил, но мысли у меня были ясные. Дружба с таким преданным человеком, как Ма Гань, казалась мне настоящей удачей. В половине одиннадцатого вечера, хорошенько припрятав подаренные Ма Ганем двадцать тысяч юаней, я возвратился к себе. Такси остановилось под фонарем у дома двоюродного брата, я вышел из машины. Там, усевшись кружком под светом лампы, человек пять играли в шахматы. Я подошел к ним и вытащил сигарету. Игрок с красной фигурой в руках поднял голову. Я протянул ему сигарету и сказал: «Закуривай». Тот недоуменно взглянул на меня и отказался. Я повторил: «Закуривай!» Он снова глянул на меня, потом встал и принял сигарету. Тогда я громко спросил его: