Лунная опера (сборник)
Шрифт:
Будучи в хорошем настроении, Линь Хун тоже набрала воздуха и нырнула. Плавать она умела, поэтому чувствовала себя уверенно. Она погрузилась на глубину нескольких метров, прежде чем открыла глаза. Поскольку она плыла вниз головой, то прямо перед собой увидела морское дно. Иссиня-черные волны, колыхаясь в глубине, напоминали огромное количество распростертых рук, готовых в любое время схватить Линь Хун. И тут ей внезапно вспомнилась Чэнь Юэфан. Не в силах сладить со своими эмоциями, Линь Хун тотчас развернулась и устремилась наверх, обгоняя силу выталкивания. Все то время, пока она выплывала на поверхность, ей чудилось, что она сейчас похожа на повесившуюся Чэнь Юэфан. Думая об этом, она все больше впадала в панику, казалось, что повсюду под водой был слышен стук ее сердца. Линь Хун хотелось закричать, но тут она заглотнула воды. И когда ей показалось, что запас воздуха уже совсем кончается, она наконец-то выплыла. Только она открыла рот, чтобы перевести дыхание, как на нее нахлынула волна, и вода снова попала в рот. Из-за кислородного голодания Линь Хун стала мертвенно-бледной, она перепугалась до смерти и как сумасшедшая ринулась к Чжан Гоцзину Она схватилась за него железной хваткой, обняв за шею. Подтянув ноги, Линь Хун обвила их вокруг Чжан Гоцзина и вплотную прилипла к нему, словно водоросль или морская змея. На счастье, Чжан Гоцзин держался рукою за круг, иначе они бы вместе пошли ко дну. Чжан Гоцзин подумал, что Линь Хун увидела акулу, и внутренне напрягся. Но поскольку после своей агонии Линь Хун быстро расслабилась, то акула тут, видимо, была ни при чем, и Чжан Гоцзин успокоился. А успокоившись, он не знал, как выйти из неловкой позы. Откашлявшись, Линь Хун беззвучно затряслась в рыданиях. Чувствуя, как сильно напряглись мышцы живота Линь Хун и как неистово вздымается ее грудь, Чжан Гоцзин понял, что она чего-то испугалась. Он освободил свою руку, обнял Линь Хун за талию и стал ее успокаивать:
– Ну, ничего, ничего, все уже позади, ничего страшного.
Но это только усугубило ситуацию, и Линь Хун зарыдала в голос. Однако она быстро успокоилась. Словно что-то вспомнив, она полностью отстранила Чжан Гоцзина и сказала:
– Пусти.
Тому пришлось ее послушаться. Эта сумбурная сцена прекратилась так же непонятно, как и началась. Линь Хун подплыла к своему кругу, надела его и расплакалась еще сильнее. На нее вдруг разом нахлынули накопленные за последние два дня чувства обиды и недовольства сложившейся ситуацией. Чжан Гоцзин подплыл к ней и, пристроившись напротив, тихо спросил:
– Ну что, в конце концов, произошло?
Линь Хун прикрыла рукой лицо, так, что остался виден только ее рот:
– Оставь меня в покое. Тебя это уже не касается.
Линь Хун очень тяжело переживала случившееся. Уже возвратившись к себе в номер, она несколько часов никак не могла прийти в себя. При этом раз за разом она вспоминала не Чэнь Юэфан, а Чжан Гоцзина, то, как она прилипла к нему, сжимая его словно в тисках. На тот момент Чжан Гоцзин, накопив плавучесть, уверенно держался на воде и теперь точно так же, как там, в море, он все всплывал и всплывал в воображении Линь Хун. Линь Хун ужасно сердилась на себя. Она отчетливо увидела, что ее страсть набирает обороты, эта страсть напоминала растущее дерево, выпускающее незримое количество ветвей. И сама Линь Хун не могла определить, какая из ветвей или какой из листочков находится на самой верхушке. Это ее удручало. Но вместе с тем Линь Хун испытывала радость. Веселье, поселившееся в ее душе, походило на бутылку с пивом. Как только ее открыли, из горлышка тут же нескончаемым потоком полезла белая пена, она выплескивалась непроизвольно, ее уже было не остановить. Пока пиво оставалось закрытым, никакой пены не было,
Линь Хун решила принять горячий душ. Кожа на плечах и спине нестерпимо горела под напором струй. Линь Хун повернула голову назад и вытянула шею, чтобы посмотреть на спину; она оказалась сплошь покрыта мелкими водянистыми пузырьками, точно ее только что вытащили из печки, просто кошмар. Увидев такое, Линь Хун тотчас покрылась мурашками, отчего жгучая боль усилилась. Линь Хун поняла, что обгорела, пока находилась на воде. Она чуть охладила душ и намылилась. Пока Линь Хун намыливалась, она снова задумалась. Мыло скользило по ее телу, и Линь Хун постепенно становилось лучше. Теперь она вся была покрыта пеной. Ее кожа приобрела приятное скольжение, пальцы мало-помалу оживились, начав бесцельно бродить по поверхности тела. Наконец она очнулась и обнаружила, что глаза ее затуманились, губы приоткрылись, руки испуганно застыли между грудей. Линь Хун замерла, но ее тело, казалось, спешило выразить несогласие. Оно словно обращалось к каждому из ее пальцев: «Прикоснись ко мне, я жажду ласки». Соски на ее грудях тоже напряглись, откровенно выдавшись вперед. В смятении она открыла кран на полную мощность, струи из душа забили изо всех сил, равномерно окатив ее с ног до головы. Линь Хун наспех ополоснулась и закурила. Курение успокаивает, рождает чувство защищенности, поэтому, выкурив сигаретку, Линь Хун тотчас успокоилась. Себе она сказала, что такое ее поведение никуда не годится. Уловив пьянящий аромат мыла, который исходил от ее собственного тела, она повторила себе еще раз, что она не должна себя так вести.
Линь Хун достала свое шелковое фиолетовое платье-ципао без рукавов. Это было ее самое любимое летнее платье. Именно из-за того, что оно было любимым, в Нанкине она ни разу не надевала его. Линь Хун нравилось покупать одежду, доходы у нее были немаленькие, особых потребностей не было, поэтому определенную сумму зарплаты она тратила на совершенно бесполезные предметы гардероба. Линь Хун с большой вероятностью не осмелилась бы надеть то, на что падал ее глаз, однако зачастую выходило так, что именно эту вещь она и покупала. Успокоения ради она покупала себе и что-то подходящее из ходовых предметов одежды. Своему мужу она говорила так: «Люди одеваются для других. Если одежда подходит под вкусы окружающих, то она определенно подходит и тебе». Но на этот раз, собираясь в отпуск, Линь Хун намеревалась переносить там все «неподходящие наряды», она мечтала пройтись в них по улицам, чтобы наконец повеселиться и отвести душу.
Линь Хун и Чжан Гоцзин договорились, что вечером пойдут в ресторан со шведским столом. Так они смогут посидеть в более непринужденной и свободной атмосфере. В назначенное время Чжан Гоцзин пришел за Линь Хун. Как и вчера, Линь Хун снова поразила его своим видом. Стоит только женщине отделаться от своей работы, как она возвращается к своему женскому естеству и ее прямо не узнать. Фиолетовое ципао еще больше притягивало взоры к рукам, которые изящно располагались по бокам, подчеркивая красоту линий. Взглянув на эти руки, Чжан Гоцзин тут же вспомнил произошедший инцидент на море. Ему стало как-то не по себе, он не знал, как лучше к ней обратиться – «редактор Линь» или «Линь Хун», а потому ограничился простым приветствием без обращения. Бросив в ответ дежурную фразу, Линь Хун не проявила особых эмоций, вчерашнего приподнятого настроения у нее как не бывало. Поздоровавшись, оба не собирались идти на сближение, они напоминали дипломатов двух воюющих государств, которые под маской вежливости скрывали настороженность. Для их совместного ужина такой настрой не предрекал ничего хорошего.Прошла только половина ужина, между тем обстановка накалялась. Фуршетный стол ломился от блюд, чего там только не стояло, в общем, на нем был представлен шикарный ассортимент, поражающий воображение. Но из-за плохого аппетита Линь Хун взяла лишь несколько кусочков фруктов, просто чтобы чем-то занять себя. Чжан Гоцзин все порывался что-то сказать, но, подумав, все как-то не решался заговорить, продолжая молчать. Доев свою порцию фруктов, Линь Хун положила руки на стол и, сцепив кончики пальцев, постепенно ушла в свои мысли. Наконец Чжан Гоцзин сказал:
– Пойду схожу за клубникой.
Линь Хун, которая до этого не заметила клубнику, несколько приободрилась. Ягоды выглядели так соблазнительно, что Линь Хун протянула свою тарелку и изобразила подобие улыбки. Передавая тарелку Чжан Гоцзину она сказала:
– Возьми побольше.
Чжан Гоцзин набрал ей клубники практически с горкой. От неудобства Линь Хун сжала губы и стала озираться по сторонам. Взглянув на нее, Чжан Гоцзин увидел это ее смятение. Сейчас она, как небо и земля, отличалась от «главного редактора Линь», она выглядела так трогательно. Чжан Гоцзин тихонько окликнул ее, назвав по имени. Черт побери, он просто не мог сдержаться. Линь Хун отвернулась в другую сторону, но по ее вопросительной реакции было видно, что она ждет от него продолжения разговора. Ухо Линь Хун оказалось у самых губ Чжан Гоцзина, и тот, нацелившись ей прямо в ушную раковину, не знал, что бы такое сказать. Наконец он приблизился еще больше и прошептал: «Ты такая красивая».
Чжан Гоцзин и не думал этого говорить, слова сами слетели с его языка, и теперь он даже сам испугался. Линь Хун, растерявшись, отпрянула, она прекрасно расслышала сказанное. За столько лет еще ни один мужчина не осмеливался вот так флиртовать с ней. В душе ее словно что-то перевернулось, ладони тут же увлажнились. Тарелка выскользнула из рук и упала на мраморный пол. С ужасным звоном она разлетелась на части, ярко-красные ягоды раскатились по всему полу. Линь Хун застыла на месте, изменившись в лице, было видно, как побелели ее руки. Глаза всех присутствовавших устремились в ее сторону. Чжан Гоцзин поспешил ее успокоить:
– Ты садись, а я наберу еще.
Но Линь Хун в одиночестве направилась к выходу, в ее походке чувствовалась явная неловкость из-за создавшегося положения. Сжимая в руках два осколка от тарелки, Чжан Гоцзин в душе ругал себя за эту фривольную выходку. Наконец, выбросив осколки, он бессильно подозвал официантку и попросил счет.Чжан Гоцзин пешком направился в издательство. Зайдя к себе в комнату, он тут же прилег. Эти два дня он абсолютно ничего не делал, но при этом просто вымотался вконец. Чжан Гоцзин уже начал во всем раскаиваться. Он жалел о своих словах, жалел, что они пошли на этот фуршет, вообще о том, что приехал сюда. Ну неужели у него не было дел в Нанкине? Да уж, если бы он мог знать обо всем, что может случиться наперед. Если бы он не приехал сюда, то не попал бы в такой переплет.
Работа корреспондентом по обмену в братском издательстве подразумевает два направления. Во-первых, преследуется цель установления контактов. Взаимные визиты представителей – дело обычное. Совмещая приятное с полезным, одни отправляются в командировку осенью, другие – летом. Такие поездки не только приятны, но и, безусловно, полезны для честной финансовой деятельности. Когда в братском издательстве сидит свой человек, ведение дел заметно облегчается. Во-вторых, и это самое важное, корреспонденты по обмену являются звеньями в общей цепи единого коллектива. Когда варишься со всеми в одном соку, никто не застрахован от неудач, как говорят журналисты, «то, что может делать он, не могу делать я». При таком подходе выезды к коллегам сказываются весьма благотворно. «Выезды на тренинги» с этим не сравнятся. Ведь после тренингов обычно проводят собрания по «рассмотрению». Чжан Гоцзина всегда непредвиденно «посылали по обмену» в другое издательство. Его статьи отличались злободневностью, если он о чем-то писал, то всегда правдиво, и даже слова раскаяния у него отличались колкостью, короче говоря, он был «неустойчив». От визитов Чжан Гоцзина всегда получали двойную выгоду, он был точно рыбак, ловивший и птицу-рыболова, и устрицу, защемившую птице клюв. Поскольку обмен являлся важным элементом деятельности, то тайное получение информации считалось предприятием опасным. Все конкуренты были талантливыми людьми, и определить исход дела представлялось затруднительным. В этом случае нельзя идти напролом, иначе ты навредишь коллегам. Но если люди обоюдно навредили друг другу, то все считались квиты, поэтому тут просто нельзя было обойтись без получения двойной выгоды. О своем важном назначении Чжан Гоцзин узнал как раз в тот момент, когда сорвал восемьдесят баллов, играя в карты. Его вызвал к себе в кабинет заместитель заведующего отделом, торжественно вручил ему сигарету марки «555» и, кивнув, сказал:
– Издательство снова требует послать кого-нибудь по обмену, я рекомендовал тебя, главный редактор твою кандидатуру утвердила.
Чжан Гоцзин, который до этого проиграл подряд три раза, все еще не отпускал из рук свои новые карты. Посмотрев на них, он нетерпеливо отреагировал:
– Глядите-ка, у меня тут король с двумя дамами, а три туза еще в колоде.
Заместитель заведующего, по-прежнему сохраняя торжественность, сказал:
– Ну тогда иди.
Держа в зубах предложенную сигарету, Чжан Гоцзин вернулся за карточный стол, и тут вдруг его осенило, что начальник сроду не предлагал никому сигарет, не говоря уже о том, чтобы поднести огонек. Размышляя в данном направлении, Чжан Гоцзин почувствовал, что дело, видимо, и вправду было очень важным, раз его настоятельно просили «съездить по обмену». У него появилось ощущение, что на его улице грядет праздник. Когда он уходил с работы, видимо, сведения уже просочились, потому как многие весьма горячо стали его приветствовать. Потом по дороге он столкнулся с начальником отдела кадров. Будучи на велосипедах, они одновременно притормозили, встали, опершись на ногу, но разговор никто не заводил. Наконец начальник отдела кадров похлопал Чжан Гоцзина по плечу, потом, кивая, улыбнулся, снова похлопал по плечу, после чего сел на велосипед и скрылся за углом. Эта немая сцена в разы раздула его иллюзии. Чжан Гоцзин начал размышлять о власти. Вообще-то, Чжан Гоцзин всегда был очень высокого мнения о себе, и мирские заботы его особо не тревожили, однако сейчас он понял, что ошибался. Власть дарила пьянящее чувство, пусть даже это была еще не настоящая власть. Ведь раньше он просто-напросто не ощущал ее приятного вкуса. Власть для мужчины – это все равно что мускулы для культуриста, которому доставляет удовольствие обнажить свой крепкий торс, ощущая силу. Чжан Гоцзин усмехнулся и про себя сказал:
– Твою мать, что за дела.
Чжан Гоцзин неплохо справлялся со своей новой работой. Пока был не обременен семьей, он трудился не жалея сил и за первый месяц добыл целых пять сенсационных новостей, две из которых перепечатывались многими газетами. Затем Чжан Гоцзин привлек для редакции нескольких рекламодателей. Все сотрудники относились к нему хорошо и, отзываясь о нем, говорили, например, так: «Вот посмотрите на человека». Под «человеком» имели в виду Чжан Гоцзина. И подобное обращение значило обычно то, что кем-то очень довольны. Чжан Гоцзин был словно пришлый монах, он не боялся высовываться, поэтому, если нужно было себя проявлять, он проявлял. С течением времени его репутация становилась все более надежной, что казалось вполне естественным. Горестно вздыхая, Чжан Гоцзин говорил своей жене по мобильнику:
– Если бы всех китайцев превратить в гостей, то дела бы спорились, только пришлому монаху дают читать любые сутры.
Мобильник ему выдали на работе. Кроме того, он мог на два дня брать в служебное пользование машину. Чжан Гоцзин мечтал, чтобы его перевели сюда работать, а потом по обмену направляли бы в Нанкин, ведь, живя в другом месте, можно правильно понять жизнь.
Все хорошо, но было скучно. И холостяки-то боятся одиночества, а женатые мужчины, живущие одни, тем более. Несколько раз Чжан Гоцзин порывался расслабиться, но все-таки не решался. Ведь как бы то ни было, все у него шло более или менее нормально, иначе прощай волшебное ощущение, когда тебе предлагает закурить сам завотделом, прощай навеки та испытанная радость, когда начальник отдела кадров хлопает тебя по плечу. Когда его одолевала скука, то он по делу и без дела названивал жене. Чжан Гоцзин рассказывал ей всякую всячину о том, что на работу снова взяли новеньких, из-за чего появились сложности с трудоустройством заместителя главного редактора и пожилых журналистов, которым скоро уходить на пенсию. Рассказывал, что одним нравится, когда «спиртное льется рекой и стол завален морскими деликатесами», а другие предпочитают общество «белокожих проституток, которые рады предоставить клиентам полное сопровождение». Угодить всем сразу было сложно. Супруга заливалась смехом на другом конце провода. И этот ее смех рождал у Чжан Гоцзина внутреннее возбуждение, которое волнами то подступало, то усмирялось. Жена сказала:
– Я боюсь, что ты не можешь позаботиться о себе как следует.
Чжан Гоцзин ответил на это какой-то непристойностью, чем обидел жену, и она замолчала. Чжан Гоцзину пришлось окликнуть ее, и только тогда на другом конце ответили:
– Это плохо, что ты отправился туда, главное, не подцепи там какую-нибудь заразу.
Хотя жена и не сказала прямым текстом, куда именно он «отправился», Чжан Гоцзин ее намек понял. Порой такое умалчивание только усиливает игру воображения, шокируя и бросая в холодный пот. Чжан Гоцзин строго ответил:
– Ты чего чушь несешь?
Чтобы голос прозвучал реально возмущенно и с пафосом, Чжан Гоцзин по-настоящему вытянул лицо. Наконец жена смягчилась.
– Я люблю тебя, – сказала она в трубку.
– Я тоже люблю тебя, – ответил Чжан Гоцзин.
Вот и вся любовь по телефону, после чего наступила безмолвная ночь.
Поскольку за ужином Чжан Гоцзин практически и не поел, он чувствовал себя ужасно голодным, и в то же время снова идти есть ему не хотелось. В полном одиночестве он лежал на кровати, на душе у него было горько и отвратительно. Его не покидало чувство беспричинной тревоги. Держа в руках мобильник, он машинально набирал номер. Пикнув, на экран выскакивала цифра за цифрой. В конце концов послышались гудки вызова. Чжан Гоцзин хотел уже было отсоединиться, но вдруг ему ответили, то был женский голос. Через некоторое время снова послышалось «алло», вопреки его ожиданиям, он дозвонился до собственной жены. Оказывается, по неосторожности он доигрался до того, что в надежде развеять скуку и тревогу позвонил себе же домой. Чжан Гоцзин сначала хотел промолчать, но потом вдруг решил, что это нехорошо, поэтому поспешил отозваться:
– Алло, да-да, это я.
– Ты? – ответили на другом конце.
– Я.
Помолчав какое-то время, жена совершенно на ровном месте вдруг что-то заподозрила:
– С кем это ты там?
На секунду Чжан Гоцзин остолбенел, он понял намек и сказал:
– Ни с кем, я вообще один.
На другом конце провода замолчали, а после длительной паузы вдруг послышалось:
– Ты говоришь неправду.
Подумав, Чжан Гоцзин ответил:
– Мы тут с товарищем играем в облавные шашки, просто он тут задумался. Дома все нормально?
– Дома все нормально. Что ты там снова не спишь? Ну-ка передай трубку своему товарищу, я скажу, чтобы вы не засиживались допоздна.
Чжан Гоцзин на несколько секунд замер, потом сказал:
– Да не дури.
– А я и не дурю, пусть он возьмет трубку.
Чжан Гоцзин рассмеялся:
– Да нет у меня тут никого. Кроме меня, только ты в телефоне.
– Ты обманываешь.
– Да правда никого нет, перестань сходить с ума.
В трубке снова молчали. Только сейчас Чжан Гоцзин понял всю серьезность своего положения. И эта серьезность заключалась в том, что он и вправду не давал жене повода так говорить. Она делала из мухи слона. Неожиданно в трубке раздались всхлипывания. Это было просто невыносимо. Чжан Гоцзин попытался ее окликнуть, но к телефону подошел сын:
– Мама заболела, а сама водит меня в школу.
Его голос звучал так, словно он заучил наизусть
– Температура тридцать девять и семь.
Сын тут же продекламировал:
– Температура тридцать девять и семь. Это мама.
Голос вдали процитировал:
– А еще принесли бабушке яйца.
Сын повторил:
– А еще принесли бабушке яйца. Это мама. Пять цзиней [15] . Принесли два раза.
Брови Чжан Гоцзина поползли наверх. В этот момент он практически как наяву увидел физиономию своей женушки, как она показывала на себя пальцем и сын спешил уточнить, говоря, «это мама», как она раскрыла свою пятерню, чтобы сын сказал «пять цзиней», как выставила два пальца, чтобы тот сказал «два раза». У Чжан Гоцзина это вызвало раздражение, и он строго попросил:
– Передай трубку маме.
Подождав, он громко сказал:
– Ты что творишь?
Но его нападки тут же встретили контрударом:
– А ты что творишь?
– Зачем воду мутить? Противно, черт побери.
На другом конце провода уже никто не плакал, разговор резко оборвался. Перед тем как бросить трубку, жена сказала:
– Я пойду к вашему главному редактору!
Чжан Гоцзин еще несколько секунд продолжал слушать короткие гудки, прежде чем отключить телефон. Красные цифры на экране потухли, словно ушли в мир иной. Отбросив телефон на кровать, Чжан Гоцзин коротко ругнулся: «Твою мать». Потом, подумав, повторил снова: «Ну, твою мать».Спал Чжан Гоцзин плохо, ему приснилось столько всего странного. Но когда он проснулся, то ничего вспомнить не мог. Один сон все-таки вертелся в его мозгу, видимо, это было что-то важное. Он все пытался его вспомнить, не в силах выбросить из головы. В конце концов Чжан Гоцзин отчаялся. Он еще не поднялся с кровати, а настроение у него было уже хуже некуда.
Первую половину дня Чжан Гоцзин редактировал статью, а после нехитрого обеда улегся поспать. Коллеги, видя его душевные муки, старались не докучать ему своими расспросами. По его лицу можно было сразу догадаться, что чего-то ему недостает для полного счастья. Умывшись, Чжан Гоцзин уселся на диван, чтобы побриться. Электробритва скользила вверх и вниз по подбородку и скулам. Он уже выбрился начисто, но все еще продолжал водить бритвой, пока кожа не приобрела иссиня-черный оттенок. При этом выражение лица у него было такое, что лучше его и не трогать.
Неожиданно у него зазвонил телефон. Несколько растерянно Чжан Гоцзин раскрыл его и тут же услышал голос Линь Хун. Только сейчас он понял, что все это время ждал ее звонка. Чжан Гоцзин поднял голову и взглянул на висевшие перед ним часы, стрелки как раз остановились на трех. Голос Линь Хун звучал так, словно вчера ничего и не произошло, словно этого вчера вообще не было. Линь Хун сказала, что все утро бродила по магазинам, вернулась только в два, после чего отдыхала в номере. Она предложила:
– Если есть время, заходи, посидим, все равно уже устал от работы.
– Я сейчас приду, – поспешно ответил Чжан Гоцзин.
Отсоединившись, Чжан Гоцзин еще некоторое время находился в ступоре, про себя он сказал: «Было бы намного лучше, если бы эта женщина не являлась моим начальником». Выходя из оцепенения и развивая эту мысль дальше, он решил переиначить сказанное: «Было бы еще лучше, если бы я являлся ее начальником». В этот момент Чжан Гоцзин еще сильнее ощутил притягательную силу власти. Он холодно усмехнулся и, обращаясь к себе, критично заметил: «А ты, оказывается, дешевка; когда ты делаешь выбор между чувствами и властью, в тебе проявляются самые мерзкие мужские качества». Чжан Гоцзин достал из выдвижного ящичка ярко-красную итальянскую футболку (подарок с прошлой пресс-конференции), он еще ее не надевал. Зайдя в ванную комнату и переодевшись, он покинул общежитие. Солнце радовало глаз, Чжан Гоцзин увидел свое отражение в стеклянной витрине. Огромное вечернее красное светило наилучшим образом подчеркивало все достоинства внешности, демонстрируя привлекательный молодцеватый вид Чжан Гоцзина. От сердца у него отлегло, и к нему снова вернулось благостное выражение лица.
Когда Чжан Гоцзин стучался в номер, его переполняло чувство волнения в ожидании встречи. Линь Хун открыла дверь, лицо ее расплылось в улыбке. Чжан Гоцзин остолбенел. От Линь Хун не осталось и следа. Перед ним стояла «главный редактор Линь».
Она была одета так, словно только что сошла с трапа самолета, ее волосы снова были подобраны наверх. Одним словом, смыв всю косметику, Линь Хун снова возвратила себе облик редактора Линь. Чжан Гоцзин импульсивно вскрикнул: «Редактор Линь». Вопреки желанию, даже интонация у него прозвучала как у подчиненного. Чжан Гоцзин отчетливо услышал в своем голосе нотки раболепия.
– Входи, – сказала Линь Хун.
Пока Чжан Гоцзин направлялся к дивану, ему хотелось дать себе хорошую пощечину.
– За эти два дня я, наверное, тебя замучила?
Чжан Гоцзин рассмеялся:
– Во время закалки следует стойко переносить трудности вместе с руководством.
На самом деле Чжан Гоцзин просто хотел разрядить обстановку, проявить чувство юмора. Но его слова показались ему полной бессмыслицей, какой тут, к черту, юмор! Чжан Гоцзин сглотнул, у него словно ком застрял в горле. Линь Хун улыбнулась:
– Обиделся, да? – Сделав категоричную отмашку, она продолжила: – Все, начиная с настоящего момента я буду угождать тебе. Говоря твоими словами, теперь я буду переносить трудности в рядах народных масс. Итак, куда ты хочешь пойти? Я готова тебя сопровождать.
Чжан Гоцзин захлопал глазами, пребывая в полном недоумении. И все-таки инстинкт подсказывал ему, что «редактору Линь» нравится проводить время в его обществе, просто она никак этого не показывала. Размышляя над этим, Чжан Гоцзину вспомнились слова восхищения начальника штаба Дяо Дэи, которые он как-то сказал про тетушку Ацин [16] : «Это незаурядная женщина». Линь Хун вовсе не святоша, она лиса еще та. Он уже и не знал, кто же сейчас кроется под маской. Она непрерывно меняла облик и роли, так что увидеть ее истинное лицо было совершенно невозможно. Подумав, Чжан Гоцзин ответил:
– Тогда мы пойдем плавать.
После четырех часов дня пляж уже не производил впечатление муравейника. Среди пестрых пятен купальников появились обширные просветы песка. В это время на пляже в основном оставались любовники или сожители. Словно птицы, они сбивались парочками и обитали в своем собственном мирке, ни на кого не обращая внимания и ни во что не вмешиваясь. Они тихонько общались между собой, совершая нехитрые телодвижения, изредка где-то раздавалось откровенное постанывание – наверняка кто-то хотел привлечь внимание, – но уже через секунду спокойствие восстанавливалось, непристойного поведения никто себе не позволял.Море раскинулось прямо перед Линь Хун и Чжан Гоцзином. Море – это водные просторы. Море – это голубые краски. Море – это иллюзорная плоскость, которая то волнуется, то замирает. У моря нет определенного возраста, его жизнь протекает в монотонном однообразии дней. Море – это некий меридиан силы воображения. Море – это необъятные просторы между берегами. Море – это великолепие среди фальши, это предельно ожидаемое в реальности. Море – это страсть и в каком-то смысле контекст для выстраивания отношений. Море несет в себе уединение, тоску и безысходность, являясь материальной субстанцией небытия. Для него не существует пяти тысяч лет, не существует истории династий Тан, Сун, Юань, Мин и Цин. У моря есть только настоящее, оно живет только здесь и сейчас, в конкретный момент времени. Сиюминутные радость и печаль сродни эмоциям моря. Кроме своей собственной сути, море не определяется другими смыслами. Море – это море, и ничто с ним не сравнится. Распластавшись перед Линь Хун и Чжан Гоцзином, оно ритмично поглаживало берег, испуская нежное дыхание в преддверии сильной волны оргазма.
Линь Хун и Чжан Гоцзин улеглись на берегу, округлости рассыпчатых песчаных бугорков дарили невероятно приятное ощущение. От всего этого хотелось расплакаться, целая буря эмоций и воображения рвалась наружу. Подложив под головы перекрещенные наверху руки, они отрешенно смотрели на море и предавались мечтам, глядя на отдыхающих. Иной раз они, не сговариваясь, обменивались взглядами, посмеивались, после чего снова возвращались к своим мыслям. На какое-то время море заставило их выпасть из повседневной реальности, их душевное состояние обрело природную радость. Чжан Гоцзин сел – и вдруг вспомнил, что ему приснилось ночью. Во сне он увидел выкопанное в песке большое углубление, он и Линь Хун хотели залезть туда вдвоем, однако места хватало только на одного. Тогда Чжан Гоцзин принялся собственноручно расширять пространство, он уже устал рыть песок, но все его усилия не давали никакого результата, что ужасно удручало. Чжан Гоцзин на мгновение замер и решил уже наяву продолжить свой сон. Для начала он тщательно вырыл длинное, во весь рост, углубление на одного, после чего жестом сделал знак Линь Хун забраться туда. Линь Хун, прикусив нижнюю губу, счастливая и исполненная любопытства, послушалась и ровненько улеглась в позе трупа. После этого Чжан Гоцзин пристроился рядом с ней на коленях и стал аккуратно засыпать ее. Песок ощутимо придавливал тело Линь Хун, неся приятное успокоение. Линь Хун раскинула обе руки, полностью доверившись Чжан Гоцзину посыпавшему ее песком. Она закрыла глаза. Находясь в ясном сознании, Линь Хун в то же время чувствовала себя словно во сне, между тем шум волн, наоборот, стал проявляться более четко. Всплеск – затишье, всплеск – затишье. Убаюкивая, этот рокот ласкал своей пятерней слух Линь Хун, освобождая ее дыхание. Она открыла глаза и увидела задремавшего рядом Чжан Гоцзина. Он тоже себя закопал, оголенной у него осталась лишь одна рука. В тот момент, когда Линь Хун открыла глаза, она неожиданно встретилась взглядом с Чжан Гоцзином. Но теперь друг на друга смотрели уже не прежние Линь Хун и Чжан Гоцзин, то были два человека, которые словно умерли и возродились заново. Чжан Гоцзин не собирался отводить глаза, Линь Хун тоже. Они были похожи на проснувшихся утром молодоженов. Затянувшаяся игра в гляделки запахла авантюрой, это походило на соревнование с партнером и с самим собой. Две пары зрачков, находившихся всего в каких-то сантиметрах друг от друга, более не волновало ни море, ни лазурь, ни беспредельная тишина, они снова оказались во власти бурного воображения. Грудь у Линь Хун начала вздыматься, она пыталась скрыть свои эмоции, но от этого становилось только хуже, чем больше она сдерживалась, тем сильнее поднималась ее грудная клетка. Отчаявшись, Линь Хун обнаружила, что утрамбованный сверху песок дал трещину и теперь легкими уверенными струйками рассыпался по обе стороны от нее. Между тем она заметила, что точно так же песок постепенно освобождает от своего бремени Чжан Гоцзина. Поток песчинок создавал впечатление, что происходило нечто непоправимое и безвозвратное. Линь Хун поспешила закрыть глаза, за секунду до этого перед ней промелькнула величественная картина. Песок вихрем взметнулся с тела Чжан Гоцзина и, словно радуга, легкой дымкой повис в воздухе. Чжан Гоцзин рывком отряхнулся от песка. Его неистовый рывок пронзил Линь Хун болью, которая была на грани с крайним возбуждением. Линь Хун простонала и бессильно шепнула: «Нет, только не сейчас».
Они доплыли до противоакульих сеток. Там они протиснулись в один спасательный круг и обнялись. Ноги Линь Хун крепко обвили талию Чжан Гоцзина, точь-в-точь как в прошлый раз. Их обоих обуяло волнение, тоже как в прошлый раз. Море раскачивалось, и они то поднимались, то опускались на его волнах. Линь Хун было трудно удержаться на плаву, ее тянуло вниз. Но Чжан Гоцзин крепко сжимал ее в объятиях, не давая ускользнуть. Они прильнули друг к другу в страстном и в то же время мучительном поцелуе, яростно и безысходно извиваясь, словно два угря, выброшенные на берег. Их тела плотно соприкасались, Чжан Гоцзин освободил одну руку и проник под купальник Линь Хун. В пальцах самой Линь Хун чувствовалось колебание, сначала они, словно выгнувшие спинки червячки, напряженно пытались преодолеть малейшие расстояние. Но неожиданно они рванулись вперед, и в них появилась слепая прыть убегающего зайца. Линь Хун стиснула крепкие ягодицы Чжан Гоцзина, в них чувствовалась упругость и мощь. Потом она укусила его прямо под ложечкой, ей так хотелось вонзить сейчас свои зубы одновременно и в собственную плоть.
Чжан Гоцзина бросило в дрожь. Его колотило яростно и беспощадно, и эти импульсы передавались его пальцам. Линь Хун еще крепче стиснула его. Сидя на нем, она покачивалась в ритме волн. Чжан Гоцзин почувствовал, что в их движениях стала появляться некая синхронность. Он решил остановиться. Линь Хун запрокинула голову. Она выглядела очень странно, в этот момент проявленной слабости на ее лице было написано сомнение, похоже, она испытующе наблюдала за Чжан Гоцзином. Именно с таким выражением лица она часто решала рабочие вопросы в издательстве. Чжан Гоцзин очнулся, он снова увидел перед собой редактора Линь. Невольно он произнес вслух: «Редактор Линь». Линь Хун тут же ответила: «Называй меня по имени». Но в тот самый момент, когда Чжан Гоцзин произнес свое «редактор Линь», он тут же почувствовал всю свою ничтожность и трусость. Зачастую ничтожность и трусость тщательно скрываются под слоем разных повседневных моментов и наряду с позерством формируют некий мужской микрокосм. Чжан Гоцзин вдруг вспомнил, что сейчас его нижняя половина туловища, погруженная под воду, целиком и полностью находится во власти этой женщины. Чжан Гоцзин предпринял очередную попытку освободиться. Линь Хун застыла и с горечью произнесла:
– Может быть, я для тебя слишком старая и страшная?
Чжан Гоцзин крепко обнял ее:
– Все дело во мне, это я сволочь, дерьмо собачье.Официант спросил:
– Что будете выпивать?
– Бокал пива, – ответил Чжан Гоцзин.
– Два бокала, – попросила Линь Хун.
– Давайте тогда уж бутылку «Династии», – сказал Чжан Гоцзин.
– Давайте лучше поменяем на водку, – отозвалась Линь Хун.
– Вы, может, все-таки определитесь? – спросил официант.
– Бутылку «Кунфуянь» [17] , – ответил Чжан Гоцзин.
– Да тогда уж лучше сразу «Эрготоу» [18] , – предложила Линь Хун.Распитие «Эрготоу» в отдельном кабинете ресторана продолжалось вот уже почти два часа. Оба молчали и пили, с отсутствующим видом уставившись в свои рюмки. На каком-то этапе у Линь Хун от выпитого стало портиться настроение, алкоголь полностью заманил ее в свои сети, взбудоражив осевший в душе неприятный осадок. Тягостное чувство стремилось вырваться наружу, однако на самом деле Линь Хун не из-за чего было скорбеть, как ни крути, все в ее жизни складывалось как надо, так что жаловаться ей было особо не на что. Однако как раз это обстоятельство ее и огорчало, ее переполняла тоска, из-за которой словно все переворачивалось в груди. Линь Хун считала, что только с помощью «Эрготоу» ей удастся залить свое горе, но эффект выходил совершенно обратный. Линь Хун смотрела на водку, которая могла выявлять совершенно противоречивые ощущения от полного равнодушия до невероятной задиристости. Линь Хун вдруг решила действовать напролом, ей захотелось выяснить все до конца. Однако, не решив еще, что именно она будет выяснять, Линь Хун сказала:
– Замечательная водка, чем больше пьешь, тем меньше чувствуется градус, как будто это и не водка.
Чжан Гоцзин понимал, что Линь Хун уже вот-вот перестанет владеть ситуацией, но останавливать ее он не собирался, вместо этого он изо всех сил сам старался быстрее дойти до кондиции. Между тем сознание Линь Хун оставалось удивительно прозрачным, что обычно характерно для момента перед полным опьянением. Ни с того ни с сего Линь Хун засмеялась. Озадаченно посмотрев на нее, Чжан Гоцзин засмеялся тоже. Они схватили друг друга за руки и какое-то время продолжали тупо смеяться. Наконец Линь Хун спросила:
– А ты чего смеешься?
– Да ничего, просто с тобой за компанию.
– Что за ерунда, ты же первый начал.
– Да нет.
– Какой замечательный отпуск, мне так весело.
– Мне тоже весело.
Линь Хун потянулась к пачке сигарет Чжан Гоцзина и вытащила одну. Чжан Гоцзин щелкнул зажигалкой и поднес огонь. Попытка Линь Хунь закурить все никак не удавалась. На самом деле от пламени до сигареты оставалось еще несколько сантиметров. Линь Хун взглянула на кончик сигареты и сказала:
– Да ты совсем пьяный, где тут огонь? Ты уже и не видишь.
Чжан Гоцзин отдернул руку и попытался зажечь огонь снова, при этом он коснулся своим указательным пальцем пламени:
– Да вот же огонь, это ты пьяная, я даже палец обжег.
Пока Чжан Гоцзин играл с огнем, Линь Хун, вместо того чтобы задуть пламя, плеснула на него оставшейся в рюмке водкой. Огонь вспыхнул и устремился ввысь. Чжан Гоцзин инстинктивно схватил полотенце и набросил его сверху. Линь Хун не на шутку перепугалась. На самом деле Чжан Гоцзин не пострадал, огонь просто резко вспыхнул и тут же погас. Линь Хун притянула к себе его руку и стала на нее дуть:
– Что мы творим? Эти два дня я сама не своя.
– Да и я уже большой мальчик, но каждый день творю глупости.
Чжан Гоцзин потянулся за микрофоном от караоке и предложил:
– Давай-ка что-нибудь споем.
Линь Хун, которая была уже изрядно пьяна, выхватила микрофон и сказала:
– Я буду петь, я еще никогда не пробовала.
Она долго думала, не зная, какую бы песню выбрать. Чжан Гоцзин, прищурившись, сказал:
– А ты пой, что приходит в голову.
Выбрав невероятно высокую тональность, Линь Хун стала придумывать свою песню на мелодию хита «Почему цветы такие красные»: «Почему креветки красные, такие красные? Их цвет похож на раскаленный самовар, в них просто символ чистой лжи, никак не целомудренной жены». Тут со своего места встал Чжан Гоцзин и, неловко покачнувшись, продолжил уже с русским надрывом: «Разбилась тарелка, клубника укатилась, есть на свете женщина, что мне полюбилась. Но боюсь, своих чувств она мне не раскроет, потому как пьяна, „Эрготоу“ все скроет». С микрофонами в руках они оба согнулись и зашлись от смеха. На эти сумасшедшие звуки прибежал официант. Чжан Гоцзин всунул ему сотню юаней одной бумажкой и попросил уйти. Линь Хун прекратила смеяться, в ее глазах блеснул холодный свет. Уставившись на Чжан Гоцзина, она, все так же нацелившись в микрофон, сказала:
– Я знаю, что ты боишься меня. А знаешь, кто я?
Я «Эрготоу».
– А я?
– А ты дерьмо собачье.
Все сказанное гулко разнеслось в общем зале ресторана, казалось, что кто-то просто сошел с ума. Захмелевшие посетители сосредоточенно прислушивались к прямой трансляции диалога этой свихнувшейся парочки.
Вдруг из динамиков послышался звонок мобильного телефона. Мужской голос громко крикнул:
– Меня нет, – помолчав какой-то момент, мужчина продолжил: – Кто я? Я – собачье дерьмо.
Сразу после этого в телефоне раздались гудки, и посетители услышали уже женский голос.
– С кем это ты так обошелся?
– С дочерью тещи.
– Я выйду. А вы спокойно поговорите.
– А к чему выходить? Она как раз хотела разыскать тебя. Еще вчера пригрозила мне, что хочет найти тебя.
– Зачем?
– А я откуда знаю?
Микрофон замолчал. Потом после долгой паузы послышалось, как кто-то встал и вдребезги разбил две бутылки. То была женщина. Она громко вопрошала:
– А что я сделала? Зачем понадобилось меня разыскивать?!
– Я правда не знаю, – невнятно пробормотал мужчина.
Больше из кабинета не раздалось ни единого звука. Вечеринка закончилась.