Львы и Сефарды
Шрифт:
— Сааба Карн.
Глава девятнадцатая. Пыльная буря неравного боя
Сааба Карн…
Какого черта?
Нет, это не совпадение. Не может быть подобных совпадений. Я не могу себе представить, что здесь, среди Гончих, может жить пожилая женщина аль-синх, носящая точь-в-точь такое же имя, как и моя погибшая соседка. Да в жизни в это не поверю. Я закусываю губу, чтобы не дать вопросу облечься в слова. Я должна увидеть эту женщину воочию. Иначе — я сойду с ума.
Иокаста открывает двери и, почтительно поклонившись, входит в дом. Я следую ее примеру. В
— Прости, что мы пришли так рано, аль-синх, — говорит Иокаста. — Беда послала нас сюда.
— Я знаю эту женщину, — Зодчая смотрит на меня, но говорит как будто не со мной. — Данайя аль-Гаддот, сефард Стеклянных скал. Принявшая Исток. Дочь пламени и всякого сияния.
— Простите… — начинаю я.
— Он рассказал мне о тебе, дочка, — Лицо Саабы вдруг теплеет. — Рассказал, какие жертвы ты принесла. Я знала. Я ждала, что ты придешь.
— Кто — он?..
Из-за спины Саабы Карн выходит Малкольм.
Я вздрагиваю и прижимаю ладонь к лицу.
Он молча прислоняется к дверному косяку. Аль-синх отходит, чтобы дать нам рассмотреть друг друга. Иокаста тут же придвигает ей скамейку. А мы все смотрим друг другу в глаза. Смотрим, как люди, не надеявшиеся узнать друг друга среди живых. Я вспоминаю то прощание в расщелине. Готова поклясться, он думает о том же. Я смотрю на его руку, на забинтованную ладонь. Он молча подносит ее к губам, все еще не сводя с меня взгляда.
— Я жива.
— Я жив.
Я запрокидываю голову и улыбаюсь тому, что мы одновременно произнесли это друг другу. Малкольм хлопает себя по бедру. Я вижу, что у него на поясе — кожаная сумка, набитая чем-то тяжелым.
— Иди ко мне. Есть что показать.
И я иду к нему. Пара шагов, пара секунд. Я опускаю взгляд на сумку — и Мэл немедленно хватает меня за талию, прижимает к себе и утыкает лицо мне в плечо. Я и опомниться не успеваю, как мои руки обхватывают его шею. По щекам текут слезы. Сааба Карн и Иокаста лишь вздыхают.
— Зодчая дала мне все необходимое, — говорит Малкольм. — Именно она меня лечила. Она пришла из эшри.
— Тоже?
— Я пришла сама, узнав, как много здесь наших детей, — вклинивается Сааба из-за моей спины. Я отрываюсь от Малкольма и смотрю на нее. — Им нужен был наставник. И я старалась быть такой, как Стерегущий.
— Но та Сааба из Стеклянных скал… — с опаской начинаю я.
— Я слышала о ней, — перебивает Зодчая. — Они с ее покойным мужем не были среди сефардов с детства. Ты этого не знала, дочка, ты не могла этого знать… — Она щелкает пальцами. Ее лицо становится суровым. — Тебя не настораживала благодетель этой женщины? Она чужая. Она подставная. Она пришла, чтоб принести беду.
— Тогда зачем ее убили? — спрашивает Мэл.
Аль-синх проходится по хижине. Иокаста смотрит на нее с дочерней нежностью. Я вспоминаю свою мать.
— Она была служанкой хедоров, — Ее голос крепнет. — Шпионкой и актрисой. Таких, как она, называют Трехликими. Все потому, что за жизнь им выпадает только три задания, три роли. Затем их убивают. Или они кончают жизнь самоубийством. Такова уж воля Госпожи.
— Кто такая Госпожа? — Я выступаю наперед. — Я уже слышала о ней.
— Седая Госпожа — начальница Трехликих, —
Я тут же вспоминаю Аделара. «Сарцина Росс», — сказал он так, как будто знал наверняка. Но вряд ли это возможно, ведь Сарцина Росс мертва. Может быть, он блефовал. Он провоцировал меня Малкольма. А Малкольм сжимает сумку с лекарствами так крепко, будто это самое ценное сокровище на всей земле.
— Ваш Стерегущий будет жить, — говорит Зодчая, проследив за его движениями. — Вы оба — отчаянные сердца. Никто бы так не поступил ради него.
— Серьезно? — Мэл приподнимает бровь.
— Возможно, только один человек, — снова улыбается Сааба. — Я и не вспомню, как же его звали. Я никогда его не видела. Я только слышала, как Стерегущий говорил о нем. Не называл его по имени. И говорил нам иногда: «Мой брат»…
— И… что же говорил? — спокойным голосом спрашивает Малкольм.
— О, он любил его, — Аль-синх опять садится. Иокаста обнимает ее сзади. — Они были друг другу не родные. Но любые братья позавидовали б той любви. И Аделар стоял за него до конца. Он говорил, что они смогут выстроить для нас что-то новое и бесценное. Что мы освободимся и что будем жить по-новому. Мы улыбались, слушая его.
— И ты не помнишь, как его зовут? — удивляется Иокаста.
— Не помню, дочь моя, — со вздохом признается Зодчая. — Так уж сложилось здесь, на этой горькой и седой земле. Никто не помнит тех, кто что-то строил. Чтоб помнили, необходимо это сжечь.
— А что потом? С тем человеком? — спрашиваю я.
— Однажды он ушел и не вернулся, — отвечает она. — Просто исчез, как будто его не было. Наверное, он умер. Но его факел… продолжал гореть.
Мэл закрывает глаза. Я вижу, как дрожат его ресницы. Наверное, он думает — признаться или нет. Я сжимаю его руку. Нет, нельзя. Нельзя об этом говорить. Еще не время и не место.
И вместе с тем приходит новая догадка.
Выходит, та Сааба сама сдала моего брата хедорам, а горящий дом и ее смерть — всего лишь логическое завершение пути. Выходит, она сама втиралась нам в доверие. Ей нужен был мой Вик. Но для чего? И где он сейчас? Как с этим связана Седая Госпожа? Кем бы она там ни была, я этого не потерплю. И если именно она стоит за этим похищением, я доберусь до нее и сорву с нее маску. Да, этот бой будет неравным, но неотвратимым, словно пыльная буря. Я обрушусь на нее, наброшусь на нее и вытолкну из тьмы. Она узнает, что такое настоящий свет. И тень исчезнет.
— Возьмите мою лошадь, — говорит Сааба. — И побыстрее возвращайтесь к эшри, пока солнце не взошло окончательно.
Иокаста выбегает во двор за лошадью. Я, повинуясь внезапному порыву, обнимаю Зодчую.
— Ты будешь счастлива, Данайя-эшри, — говорит она. — Ты дашь надежду Стерегущему. А ты, — Она поворачивается к Малкольму, — скажи ему.
— И что сказать? — спрашивает тот очень тихо.
— Скажи, что если его брат не умер, то вернется, — Ее глаза излучают теплый, материнский свет. — Скажи, пускай не гасит факел. Возможно — и я верю в это — в один прекрасный день они найдут друг друга.