Любимый город

Нерода Маргарита

На двадцать третье февраля Кондрашов получил прекрасный подарок - разрешение “с осторожностью” вставать и ходить, тренировать здоровую ногу.

– С осторожностью?
– недовольно переспросил он, - Мне бы побыстрее!

– Как в тылу врага ползешь, - объяснял ему Астахов, - А инфекция тебя караулит.

– Вот оно что! Понимаю! Бывает, двадцать метров за полчаса, и то много.

– Именно. Если начнутся боли, особенно распирающие - не строй из себя героя, сразу говори дежурному врачу! Усталость должна быть. Боль - это тебе сигнал. Вроде как ветка треснула или часовой сигарету

выплюнул да насторожился.

– Есть соблюдать осторожность!

И Кондрашов упорно ходил, опираясь на костыль и загипсованную до подмышки ногу. Однажды зашел в зал с уже готовой сценой и занавесом, где Яша тренировался быть Ромео. Уже одетый “по форме” - в ушитый на живую нитку танкистский комбинезон, плюшевый берет с завитым бумажным пером и даже со шпагой на перевязи. Перевязью была командирская портупея с замотанной красной тряпкой звездой на пряжке, а шпагу художественно изготовили в артмастерской из проволоки. Во всяком случае, гарда выглядела роскошно, с пяти шагов не понять, что отполированное железо.

Бледный от недосыпа, переживаний и от того, что в любую минуту может войти Верочка, Яша ходил взад-вперед и снова и снова повторял никак не дающиеся строчки. Шпага путалась у него в ногах и все время цеплялась то за стулья, то за занавес.

“От взоров их я скрыт покровом ночи. Но п-пусть они меня застанут здесь, - он запнулся, быстро вытащил листок, подсмотрел и с новой силой продолжил - Лишь бы меня любила ты; пусть лучше… лучше, - он опять бросил взгляд на шпаргалку, - Жизнь кончится моя от злобы их, Чем без твоей любви она продлится”.

– Не боись, герой, если что подскажем. Я специально на первом ряду местечко забью, - подбадривал его Кондрашов.
– И ремни подтяни, а то шпага тебе мешает. Ты, кстати, обращаться-то умеешь с ней?

Яша только руками развел, откуда мол? И потом, ставим-то один кусочек, у нас там никакой дуэли не будет.

– А все равно, - наставительно сказал лейтенант, - У тебя вид должен быть такой, чтобы сразу было ясно - умеешь и если надо, продырявишь кого угодно. Ромео твой, между прочим, Тибальта заколол. Ну-ка, покажи, как ты ее держишь.

Пара взмахов бутафорским оружием показались Кондрашову неубедительными. Отчаянно жестикулируя, он начал показывать на пальцах, как должны выглядеть правильная стойка и походка.

– Ноги - твоя опора, нету опоры - нету ничего. Болтаешься, как взводная колонна в чистом поле, каждый обидеть норовит. И руки у тебя тоже болтаются, как недовинченные. Что шпага, что нож, их твердо надо держать. Это же оружие!

– Да какое она оружие, проволочная же!

– На спектакле будет все равно как оружие, а ты ее держишь как кочергу. Тверже надо. Достовернее. Чтоб вот любой на тебя посмотрел и сказал: “Этот - умеет!” Шпага, она должна руку твою продолжать, а не болтаться как… - он не сразу подобрал подходящее сравнение, - как веник в ведре. Вот как чувствовал, не просто так я сюда до вас загремел, не иначе как для поддержания боеготовности. Ничего, на обе ноги встану, я тебя и с ножом обращаться выучу. Не ровен час пригодится.

К некоторому удивлению и лейтенанта, и самого Ромео, вслед за шагами у него стала ровнее речь, и даже лучше стали запоминаться

слова. На генеральной репетиции, за три дня до премьеры, он все еще ужасно смущался, но не запнулся ни разу.

Концерт не стали привязывать ни к какому празднику. К 23 февраля не успели, ждать до 8 марта не стали - “А если наступление начнется? Вот высадят наши десант где-нибудь в Алуште, и сразу не до стихов станет!”. Так что просто объявили - через три дня все свободные от дежурств приглашаются на концерт!

Сценой стала штольня с высоким потолком, где проходили общие собрания. Зрителей набилось так, что стояли в дверях.

Шекспира поставили в финал концерта. А программа получилась пестрой - удивительно много оказалось людей, умеющих читать стихи, петь, играть. Колесник с романсами вызывали на бис, пока не вмешалась ведущая. Какой-то молодой врач попытался совместить не очень умелую игру на скрипке и неумеренно выспренный рассказ о военных хирургах. Огнев, сидевший рядом с Раисой, шепотом прокомментировал: “Вот у кого Юдин - явный кумир. Только у Юдина, конечно, и со скрипкой лучше выходит, и речь естественнее, хотя и высоким штилем. Про скальпель я не говорю. Ничего, со временем все подтянет, и речь, и скрипку, и хирургию”.

Впрочем, не все были так снисходительны, под заметные смешки бедняга ушел со сцены, не закончив выступления.

Раиса набралась смелости и в свою очередь прочитала “Шесть монахинь”.

Когда она вернулась, место Огнева пустовало. Интересно, а с чем выступит он? Оказалось - Симонов. Отрывки из “Далеко на востоке”. Хоть и кусочками, а издали недавно.

– За Родину -

значит за наше право

раз и навсегда

быть равными перед жизнью и смертью,

если нужно - в этих песках.

За мою мать,

которая никогда

не будет плакать, прося за сына,

у чужеземца в ногах.

– За Родину -

значит за наши русские в липах и тополях города,

где ты бегал мальчишкой,

где, если ты стоишь того,

будет памятник твой.

За любимую женщину,

которая так горда,

что плюнет в лицо тебе, если ты трусом вернешься домой.

Он говорил громко и четко. И голос сделался невероятно звонок, будто в открытом поле. Так не читают стихи. Так командуют “Огонь!”

Раиса судорожно выпрямилась. Почти осязаемо, ясно ощутила в руках тяжелый полевой бинокль, за толстыми стеклами клубился октябрьский туман, из которого вот-вот покажутся два мотоцикла. Чтобы через сотню метров наткнуться на пулеметную очередь.

Она видела обожженные мертвые руки капитана-танкиста, из которых забирала пулемет. Слышала пронзительный, рвущий небо свист бомб, летящих на дорогу.

“Быть равными перед жизнью и смертью”. Не отступать.

“Можно сделать самоубийцу, но нельзя сделать бойца”. Так и только так. С такими словами можно идти на смерть, зная точно, почему и за что. Мы уже перед ними равны. Здесь или под открытым небом. Где бы ни были. Только наверное, это надо было сказать именно вот так. Сказать вслух. “Если случится бой, с точно такими же глазами он пойдет в атаку. И других подымет”.