Любимый город
Шрифт:
– Что такое?
– повернулся на голос вошедший с обходом Астахов, - Нога беспокоит?
– Да нет, на мне все заживает на собаке! Что, не узнаешь? Это же мы вместе на часового-то тогда напоролись. Помнишь?
– Лейтенант, неужто ты? Вот теперь по голосу узнал. "В море - дома, на берегу - в гостях"?
– Так пуля не разбирает. Вон как теперь, упаковали меня, как ценную бандероль, только что печати на гипсе нет. Долго еще мне этак? Уж сколько дней койку пролеживаю, а мои там дерутся! Сколь встану-то?
– Всему свое время, встанешь. Но не сразу. С этим, брат, спешить нельзя, даже если очень охота.
–
– На День Красной Армии скажу. Не раньше. Кость срастается долго. Собрали ее тебе аккуратно, теперь только ждать. Ты скажи, остальные как, живы, отряд наш? Ткачев, второй номер твой, командир?
– Живы, товарищ доктор, все живы были, как меня сюда отправляли. Ленька Ткачев меня с нейтралки и вытащил. Самого его тоже чуток царапнуло, но несильно, остался в строю. Я ребятам непременно письмо чиркну, расскажу, кого встретил, - Кондрашов потянулся здоровой рукой к тумбочке, лишний раз дела не откладывая.
– Ведь кто бы подумать мог! А то я рассказываю, как ты того часового снял - а они не верят. Говорят, не бывает.
Астахов сам подал ему листок с карандашом, помог устроиться удобнее:
– Не рвись, герой, тише. Торопись медленно, а будешь спешить - всю работу нашу тонкую порушишь. А не верят, так правильно не верят. Один раз считай повезло мне, другой раз могло бы и не выйти.
– Да уж постараюсь не очень торопиться. Товарищ доктор, как меня в батальон выздоравливающих будут выписывать, я тебя часовых снимать выучу, все по науке. Но про повезло - это ей богу зря. Тут талант надо иметь!
До самого отбоя Кондрашов чувствовал себя почти счастливым. Был бы совсем счастлив, как бы не гипс. Надо же, друга боевого встретил, с которым из окружения с боем вышли! А снимать часовых, это конечно наука хитрая, но если человек безо всяких правил так лихо с ножом обращается, вполне постижимая. Как знать, вдруг когда и пригодится еще, не ровен час.
– Вот, товарищи, как оно бывает!
– говорил он соседям по палате.
– Ко всему у человека талант. И разрезать, и зашить, и так зарезать, чтобы зашивать было нечего!
Самыми благодарными слушателями, старавшимися не пропустить ни слова из рассказа лейтенанта о том, с какими приключениями выбирался из окружения маленький отряд из десяти моряков, пятерых пехотинцев и одного военврача третьего ранга, "каких можно без разговору брать в разведку", были два дежуривших по отделению старших военфельдшера. Зинченко и Семененко, которые своего командира очень уважали, несмотря на его крутой нрав, но что за ним водятся такие подвиги, даже не подозревали.
История эта быстро разнеслась по всему отделению и попортила Астахову немало крови. О выходе из окружения он сам до сих пор говорил очень скупо, в двух словах буквально: прибился мол к своим, выскочили. А уж про то, что выходить пришлось с боями, не упомянул ни разу. На расспросы коллег отрубил хмуро: “Дуракам везет. Вот мне и повезло”. И больше ничего объяснять не стал.
Зато в исполнении словоохотливого лейтенанта рассказ про выход из окружения выглядел готовой статьей для “Красной звезды”. Вот только главный герой этой никем не написанной статьи предпочел бы вовсе о том не вспоминать и лишний раз не слышать.
– По-хорошему, я должен “спасибо” сказать, что меня после выхода не отдали под трибунал, - говорил он тем же вечером перед отбоем Огневу.
–
– Ты, чем душу травить, к партсобранию бы готовился!
– Так это к нему все, - Астахов посмотрел на исписанную тетрадь в руках коллеги.
– А я ж беспартийный…
– Что, до сих пор?
– Не до сих, а с тех. С тридцать пятого года, - сказано это было совершенно спокойно, так говорят о давно перенесенной болезни, больше неприятной, чем тяжкой, - аморалку сдуру на ровном месте подхватил.
– Понял, - ответил Огнев и снова вернулся к конспекту.
– Вопрос, что ли, поднимать будешь?
– будь на месте Астахова еж, он растопырил бы колючки.
– Разумеется. Что бы ты ни накрутил тогда, это все уже в прошлом. А то, что сейчас - то сейчас. За тебя каждый, кто с тобой служил, поручится. Значит, надо поднять вопрос, значит, подниму.
– В сороковом поднимали уже, - произнес Астахов, чуть помедлив.
– Мой завотделением, на городском партбюро. Не прошло. “За” кроме него один Гервер голосовал.
– Значит, некачественно поднимали. Хотя Гервер… Знаешь, думается мне, что те, кто голосовал “против”, уже не в городе. Нашли причину в длительную командировку уехать.
– Черт их разберет. Но выкладывать лишний раз при всем честном народе, каким дураком оказался… И так каждая каждая кошка на пристани об этом знала, и от себя добавить могла.
– Думаешь, твой рассказ настолько перебьет новости с фронтов? Сомневаюсь.
– Думаю, что он с успехом заменит художественную самодеятельность, без которой так горюет наш комсорг. Цирк!
– Астахов захлопнул книгу, которую пытался читать, и начал излагать историю, которая действительно у несведущего человека могла бы вызвать улыбку. Каковую он тут же спрятал бы из искреннего сочувствия к рассказчику.
– Если коротко, то я сам дурак. Влепили мне по полной, но за дело, - произнес он хмуро.
– Как говорили умные люди, “ежели мы не можем увидеть, как должно делать, то по крайности видим, как делать не надобно.”
– Пирогова цитируешь?
– Выучил, пока валялся здесь. Еще немного, и он бы мне сниться начал. А история была и в самом деле громкая. Если кого из балаклавских спросить, и сейчас вспомнят. В тридцать четвертом году начинал я не хирургом. После ординатуры уже назначили корабельным врачом. Да не куда-нибудь, на большой торговый пароход. Не работа, мечта. Хотя для практики дело гибельное: моряки же, народ здоровый. Большую часть плавания ты только пробу на камбузе снимаешь. Но капитан наш, фамилии лишний раз называть не буду, он и сейчас служит, человек был суровый до нестерпимого. Порядок на борту держал невыносимый. Мы гражданское торговое судно, а гоняют всех, от матроса до старпома, как на линкоре перед прибытием командующего флотом. До седьмого пота. Порядок, само собой, должен быть, но наводил он его безо всякой милости. Особенно перед рейсом в загранку. Тут никто не света не видел. Я на военных судах ничего подобного за три года не встречал. Разве что к визиту Ворошилова такое бы устроили, и то сомневаюсь.