Любовь хранит нас
Шрифт:
— Не буду спрашивать у жареной перепелки разрешения, чтобы полакомиться ее крылышком, одалиска? — прихватываю ее верхнюю губу, осторожно всасываю и, чмокая, быстро отпускаю. — Не буду, не дождешься! Никогда…
Глава 14
М-м-м! Вкусно! Ароматно! Пахнет по-настоящему — мой предстоящий завтрак или это сон с внеплановым приходом после неосторожно выпитого вискаря вчера? Что это такое? Булочки, крендельки, пироги, торты и круассаны… А я, по-видимому, все-таки в гостях у Зверя, как в той старой детской сказке? Да? Нет? По-моему, очевидная херня. Я вроде к Климовой с визитом собирался, припоминаю,
Приоткрываю один глаз, а второй, увы, — пока не в силах. Просторное очень светлое помещение, даже слишком яркое, солнечное, сияющее, какое-то даже волшебное. Твою мать, где я? Переворачиваюсь на спину, распахиваю оба глаза и быстро, суматошно, разгоняю сон — растираю лицо ладонями, надавливаю на уголки до ярких красных мошек, почесываю переносицу и таращусь на белоснежный потолок.
Я умер! Стопудово! Ну надо же! Допился до гробовой доски дебильный черт! Это… Блядь, надеюсь все же, это рай! Я ведь никого не убивал, не чревоугодничал, не клеветал, не прелюбодействовал, так, всего лишь баб сношал, но за это точно коварные мужики не попадают в ад. Чем это так пахнет? Мне кажется, что где-то рядом даже музыка играет? Рассматриваю свою вынужденную кровать — огромный траходром с большим количеством декоративных маленьких подушек. Так-так! Знакомая стерильная обстановка. Я уже когда-то у этого дивана с одной бессовестной полуголой девицей стоял. Присаживаюсь, опираюсь телом на тканевую спинку, подтягиваю и сгибаю ноги в коленях, укладываю на образовавшиеся вершины свои руки, на две минуты застываю, а затем резко приподнимаю одеяло… Слава Богу, тьфу-тьфу, я внизу одет, в своих трусах! Значит…
— Оль, — зову свою соседку. — Оля-я-я!
Где ты? Мне никто вообще не отвечает — тишина. Но где-то, по всей видимости, через стенку я слышу все-таки какое-то бухтение и бормотание, словно кто-то повторяет давно заученные слова. Она там молится, что ли? Демонов вызывает? Просит Бога образумить меня? Верующая, значит? Что, блядь, за наваждение? Обращаю взгляд к незанавешенному окну и получаю яркие, чересчур колючие, солнечные лучи прямо на сетчатку обоих глаз.
— Да чтоб меня! — шиплю.
Спускаю ноги, сразу замечаю на кресле свои джинсы, там же вытянутый из петлиц ремень, а на полу демонстративно развалилась моя многострадальная рубашка. Вскакиваю и быстро, по-солдатски, одеваюсь. Поправляю диванную кровать, стараясь соблюдать нужную цветовую гамму, раскладываю подушки, и, наконец, с распахнутой грудиной выдвигаюсь в общий свет.
Все так и есть! На кухне негромко играет какая-то ноющая ритмичная музыка, а одалиска вертит своим задом у газовой плиты. Охренеть! Климова танцует. Ну что ж, смотри, «Смирняга»! Вот он твой долгожданный приват! Как ей это удается? Всего один удар бедра, но стопроцентно попадает в такт. Она вращает задом, выгибает грудь вперед, вяжет телесные узлы и, сука, очень сильно возбуждает. Я замираю на входе, словно этими движениями заворожен. Ольга выглядит великолепно, хоть одета по-домашнему и слишком просто. Стянутая на талии линялая рубашка, низко спущенные широкие штаны и цветастая косынка в волосах. Она там над каким-то снадобьем колдует, одновременно с этим пританцовывает и соблазняет меня. На сковороде, похоже, что-то жарится — Климова осторожно поддевает лопаточкой и переворачивает. Это что еще такое? Блины?
— Привет, солнышко! — говорю негромко, чтобы не спугнуть, и одновременно с этим приближаюсь к ней.
Она оборачивается и спокойно отвечает, оказывая
— Доброе утро, Алексей. Как голова, как самочувствие? Таблетку дать?
В этом не нуждаюсь! Я никогда не страдаю похмельем, наверное, потому что это очень редкое событие, и все дело в том, что я не пью. Иногда, как и у всех, потребность в горячительном, конечно, возникает, но, удовлетворив алкогольное желание, я на годы сворачиваю свой бутылочный поход, завязываю и никогда единолично не развязываю, не начинаю, поэтому:
— Голова не болит, душа моя. Только сердце сильно ноет, колит и болит. Но от этой хвори, — подхожу к ней ближе и укладываю свои ладони на вздрагивающие бедра, а затем на мягкий зад, — у меня есть ты. Как спала, красавица?
— Как ангел! В своей кровати и за закрытой на замок с секретом дверью. Господи, в своей собственной квартире! С ума сойти! Алексей! — нервно взбрыкивает, а я не отступаю.
— Так меня боялась или волновалась, что со своим желанием не сможешь совладать? — поглаживаю ягодицы и медленно сжимаю-разжимаю.
— Смирнов, не начинай, пожалуйста, — трясет лопаткой перед моим носом. — Ты, я вижу, выспался и прекрасно себя чувствуешь?
— Ну-у-у…
Если честно — однозначно, да, но ей, скуля, отвечу все же:
— Не-е-е-т! Мне было очень плохо… На том диване рядом не было тебя.
— Было неудобно, некомфортно, страшно? Ты вынужденно гнул спину на продавленных пружинах? — по-моему, мерзавка надо мною издевается.
— Все еще намного проще, Оля, — склоняюсь к ее шее и в ухо говорю. — Я просто за тобой скучал. Было одиноко, холодно, тоскливо. И я хотел тебя. Сильно, страстно, чувственно — точь-в-точь как в твоих зачитанных до дыр романах. Я бы брал тебя всю ночь и в разных позах, пока мой член стоял. Я бы даже полизал тебе — доставил даме удовольствие. Потом поставил в коленно-локтевую и…
— Смирнов! — она шипит и покрывается бордовыми пятнами, меня, как прокаженного или чумного, отодвигает от себя, что есть силы, уперевшись в грудь, отталкивает, при этом задевает кухонным предметом мое плечо. — Отойди, пожалуйста и соблюдай дистанцию. У тебя, похоже, хмель еще гуляет, ты не протрезвел. Пошлости городишь и думаешь, что это хорошо? Противно, грубо. Ты — извращенный хам!
— Что, детка, слишком горячо? Пугаю, возбуждаю? Это, солнышко, не больно. А ты от этих слов хоть немного завелась? — подмигиваю и облизываю губы.
— Это вряд ли! От откровенной похоти, а не от настоящего желания я не возбуждаюсь…
Напрашивается! И сама, похоже, этого не догоняет.
— Воу-воу, помедленнее. Сделай скидку на вчерашний алкогольный перебор, — прищуриваюсь и изображаю мигренозный приступ, прикладываю руку ко лбу, перехожу на висок и точечно его растираю. — Войди в мое задроченное положение. Я ни хрена за полетом твоей мысли не успеваю. Что ты имеешь в виду?
— Отодвинься, говорю. Совсем ведь не хватает личного пространства, ты воздуха лишаешь, к тому же я, — быстро отворачивается от меня, — очень занята.
— Блинчики для нас готовишь? — сзади подбородком опираюсь на нее, заглядываю на то, что она там вытворяет. — Как ты это делаешь, одалиска?
Она дергается, я тоже вздрагиваю, но с насиженной ключицы свою морду не спускаю.
— Перестань, пожалуйста. Ты ведь сейчас мешаешь. Все подгорит или прилипнет. Смирнов, я тебя прошу!
— Оль, — перебиваю, — а можно в душ, пока ты занимаешься готовкой? Не возражаешь?
Она странно водит носом, по-моему, даже улыбается и мягко, как ребенку, говорит: