Любовь хранит нас
Шрифт:
— Про танец-то спросить можно? — ухмыляюсь, приподнимая уголок губы. — Как научилась так красиво танцевать, одалиска?
— Это детское задуренное увлечение. Мама хотела, чтобы я плавно двигалась, имела царственную осанку и просто чем-то выделялась из толпы.
Ты выделяешься, одалиска! Даже очень! Особенно, когда включаешь ледяной надменный взгляд.
— Леша?
— М?
— У меня одно условие. Если ты намерен со мной жить, то…
— Намерен! Я слушаю тебя, — обнимаю ладонями ее лицо, немного прижимаю щеки и смешно вытягиваю розовые
— О моем прошлом больше не задавай вопросов. Я хочу начать все заново…
— Оль…
— Если ты намерен здесь остаться, — она еще раз повторяет, медленно и четко, — жить со мной, то я прошу, Господи, я тебя умоляю, ни о чем не спрашивай.
Не даю ей договорить:
— Обещаю.
— Я расскажу сама, если посчитаю нужным, но думаю, что, — она выразительно сглатывает, — больше никогда, никогда ни словом не обмолвлюсь о том, что там произошло. Хочу все-все забыть, а каждое вынужденное воспоминание причиняет лишь нечеловеческие страдания. Не могу терпеть — это ядовито, чересчур мучительно и до жути больно.
— Одалиска?
Она пытается прикрыть маленькой ладошкой мой никак не затыкающийся рот.
— Пожалуйста, пообещай, — встает на цыпочки и приближается к моему лицу. — Алешенька…
Она вдруг убирает руку, словно разрешает говорить.
— Обещаю, изумруд. Один вопрос, малыш. Разреши. Последний.
— Да.
— Твой муж или кто этот «он», я не знаю, просто не уверен, что он вообще человек, — шепчу в лицо дрожащими губами. — Он…Сука! Прости меня, душа моя. Муж изнасиловал тебя?
Глава 15
Какие у него ресницы! Господи, очень темные, длиннющие и завитые. Это макияж? Подползаю к Лешке ближе и внимательно разглядываю его лицо — нет-нет, да это же его природный шарм! Смирнов лежит на спине, раскинувшись на моей кровати. Неправильно сказала. На нашей. Все время забываю, что у предмета мебели сменился статус и появились половые половины — моя и, как он все время повторяет, его, трудом и сексом выстраданный, край. Мужская голова сейчас повернута на бок, в свою родную сторону — значит, от меня. Он спит и ничего, наверное, не видит. Ну, не притворяется же, в конце концов? Смирнов не знает, что я каждое утро внимательно его рассматриваю, изучаю. Запоминаю каждую черточку, каждое пятнышко, все родинки и шрамы на его теле и лице. Ну что ж! Алексей — весьма колоритный персонаж. Он делает глубокий вдох, а я, естественно, резко замираю — не моргаю и даже не дышу. Вот-вот проснется, надо бы ускорить изучение наглядного телесного материала.
Скрещиваю свои руки на его груди и укладываюсь сверху — своим острым подбородком бурю в своих ладонях глубокую скважину. Алешка монотонно дышит, мужская грудь вздымается, а я как будто бы качаюсь на гигантских волнах. Приподнимаюсь и протягиваю руку, осторожно пальцами касаюсь его лица. Легкая небритость, мягкая пока еще щетина, застывшая доброжелательная улыбка и сильно раздувающиеся ноздри. Как сладко сексуальный нервотрёпщик спит!
— Смирнов, Смирнов! Алексей Максимович, — шепчу и слегка
Глубоко вздыхаю, а Алексей как будто бы зеркалит — тот же вдох за мной дыхание в дыхание повторяет.
Сегодня ровно три недели, как мы мирно сосуществуем в моей квартире. Ровно двадцать один день, как он пришел и заявил, что будет здесь жить и иной выход его совсем не интересует. Только вместе, только на одних квадратных метрах и только со мной. Я сопротивлялась, но с ним это бесполезно. Но все же думаю, почти уверена, что скоро он устанет от меня и вернется восвояси, на правильные круги своя…
— Оль, — хрипит и приоткрывает один чайно-карий глаз. — Привет! Ты препарируешь меня, раскладываешь, как лягушку под микроскопом? Это очень больно, детка. У меня вся кожа от твоих рентгеновских лучей горит. А ну-ка прекращай, душа моя.
Душа моя? Он все время это прозвище повторяет. Я даже начинаю забывать, как меня на самом деле зовут. Иногда я — одалиска, иногда — изумруд или Якутах, а иногда — царевна Несмеяна, а когда он чем-то недоволен или что-то важное хочет мне сказать, то строго и сердито — госпожа! Вот же извращенец! Даже в этом подчеркивает свою громадную заинтересованность в плотском деле…
— Доброе утро, Лешка!
— Лешка? Лешка? — он берет меня за плечи и подтягивает ближе к своему лицу. — Иди-ка сюда.
— Это же твое имя, — сама тянусь к нему.
— Когда ты так меня называешь, то это неоспоримое свидетельство твоей благожелательности ко мне…
Замолкает, невесомо прикладывается губами к моей щеке, а затем с улыбкой продолжает:
— … означает, что на закуску будет маленькая шоколадка.
Господи, Смирнов! Говори уже прямо! Это означает, что стопроцентно будет секс.
— Леш?
— М? — он открывает оба глаза и, не дав мне сформулировать свою мысль, сразу же предупреждает. — Сегодня суббота, выходной день, как минимум три раза, солнце. С заявленного норматива не свернешь!
— Я не об этом.
Даже и не собираюсь! Близость со Смирновым — это не только пятиминутный поступательный забег. Это долго! Даже очень! Это с разговорами! Это с длинной-предлинной прелюдией! Это с «как ты хочешь, солнышко»! Это… Стопроцентное наслаждение, мой оргазм и его мощный финал! Только с ним научилась получать от простого «туда-сюда» движения настоящее удовольствие и эмоциональный всплеск.
— Твоя мама мне вчера звонила, — тихо произношу. — Ты уже спал, а я не стала беспокоить. Она была расстроена. Пойми, пожалуйста, мне неудобно. Я не совсем понимаю, что происходит, и, наверное, вынужденно обманываю ее. Антонина Николаевна все точно и очень четко чувствует. Я тебя прошу.
Он широко улыбается и с таким вот замершим оскалом говорит:
— Вы стали с ней подружками, одалиска? Мальчиков втихаря от меня и бати обсуждаете? В чем обман и о чем ты меня так сладко просишь?