Любовь хранит нас
Шрифт:
— Алексей…
— Лучше «Лешка», Оля. Лучше «Лешка» — это проще и приятнее.
Оля??! Он чем-то недоволен? Не люблю, когда он так высказывает мое имя. Значит, что-то беспокоит или о чем-то он не хочет говорить или это просто — «наш разговор с тобой окончен, детка».
— Она пригласила нас сегодня в гости и потом, — опускаю взгляд на очень крупную родинку на нижней части его шеи, касаюсь ее пальцем, придавливаю и по контуру обвожу, — твой отец интересуется, когда ты заберешь свою машину. Уже три недели прошло, как она там…
— Так я ее туда не отгонял. Кто это сделал, тот пусть позаботится о ее скорейшем
— Максим сказал…
— Ты и с Морозовым ведешь переговоры за моей спиной?
Мне кажется, или его правая верхняя конечность медленно сжимает мою ягодицу, а левая…
— А-а-х, — я сильно выгибаюсь, забрасываю голову назад и одновременно с этим подкатываю глаза. — Лешка…
— Нравится?
— Да, — из бессознательного состояния на землю снова возвращаюсь. — Антонина Николаевна…
— Значит, мало! Раз ты еще способна о пространных темах говорить.
Он запечатывает мой рот и осторожно переворачивает нас. Бережно укладывает меня на спину и приподнимается на своих руках. Как он жадно смотрит, словно голоден или намерен пойманную жертву просто линчевать!
— Давай немного позже с этим разберемся. Сейчас хочу проснуться, душа моя. Окончательно и до искр из глаз!
Проснуться или меня «приспнуть»?
— Леша, нет! — упираюсь ему в грудь и слегка отталкиваю. — Давай сначала поговорим, обсудим все проблемы, ты пообещаешь и предложишь хоть какое-то решение, а потом получишь меня.
Он вздергивает удивленно бровь, а я спокойно продолжаю:
— В полном объеме, в самом полном, наиполнейшем. Как захочешь! Разрешу все и порадую тебя.
Сейчас на его лице явное недоумение и, по-моему, просматривается даже слабенькая злость.
— А у нас есть какие-то проблемы? — прищурившись, уточняет. — Вот это твое звонкое «нет», например! Это что сейчас означает, как мне следует твой отказ понимать? Как «нет» окончательно и на сегодня хватит, или как «немного поломаюсь, Алексей».
— Мама, машина, — прикрываю веки и шепотом в его лицо выдыхаю, — и твой отец. Лешка, нас пригласили на вечер, на ужин! Пожалуйста, услышь.
— Шантаж организовался, одалиска? — он прихватывает мою шею, кусает жилу и больно втягивает кожу.
— Ай!
— Ты разговорилась, раскрепостилась, осмелела, решила с мамой посекретничать, чтобы прогнуть меня? Или отец подключил шпионскую составляющую и завербовал тебя?
— Лешка, перестань! Зачем ты так?
— Оль, давай сначала секс, а потом все остальное, а? — по-моему, Смирнов меня упрашивает или на плотскую игру разводит. — С утра о родственниках и друзьях не говорю. Переживаю за возможное несварение. А вот после… Я подобрею, расслаблюсь, выпущу накопленный негативный пар, тебя удовлетворю. Ну, надеюсь…
Все это монотонно проговаривая, он, глядя мне в глаза, спокойно задирает футболку и касается горячими ладонями немного влажной от жары кожи.
— Ты сейчас со мной, а?
Ничего не отвечаю, лишь ресницами моргаю. Я позволяю себе с ним «все это» и «быть такой».
— Снимай одежду, детка! — отстраняется от меня, встает на колени и сверлит взглядом весь процесс.
Я присаживаюсь на кровати, двумя руками захватываю нижний край и резко вверх задираю свою ночную футболку. Стараюсь не смотреть в его глаза, хотя прекрасно знаю, что мой женский взгляд гипнотизирующе действует
— Оль, — сильно сглатывает и протягивает к моей груди отчего-то дрожащую свою руку.
Бережно, всего лишь кончиками пальцев, касается соска. Проводит по горошине, а затем сжимает. Не сильно, но… О таком, по-моему, «слишком чувственно» говорят.
Я ойкаю, а он тут же притрагивается к коричневому шарику губами. Лешка всасывает сосок, одновременно с этим поднимает свой взгляд и считывает поступившую на мое лицо реакцию. Мне очень хорошо! Я прикрываю веки и выгибаюсь. И в первый раз шепчу:
— Еще.
Он слышит! Определенно слышит. Я же застываю и хочу заштукатурить или навечно замуровать свой рот.
— Оля?
— Да, — с закрытыми глазами тихо отвечаю.
— Ты меня о чем-то просишь? — Смирнов с усмешкой задает вопрос.
Знаю, что опять краснею и покрываюсь пятнами, а теперь к тому же не могу открыть бесстыжие глаза, но ничего поделать с откуда ни возьмись появившимся желанием уже не в силах.
— Леш, я тебя прошу, — пытаюсь подтянуться к нему ближе, чтобы скрыться на его груди. — Я тебя очень прошу…
— Ты стала разговорчивее, солнышко.
— Это плохо? — целую родинку на его шее, затем прикусываю ключицу и зализываю помеченное зубами место языком. — Тебе не нравится? Мне замолчать?
— Ты скажи, — все, что я делаю с ним, он тут же отрабатывает с лихвой на моем теле, — это плохо? Тебе плохо со мной? Не нравится? Неприятно или даже больно? Не хочешь ничего сказать?
Господи! Смирнов! Ты сам не знаешь, про что меня спрашиваешь и о чем просишь. Я не знаю, что значит «с мужчиной было хорошо». Не знаю! Ни разу за всю совместную жизнь с «ним» я не испытала наслаждения. В этом «он», естественно, обвинял меня — всегда и каждый раз. То я совсем не возбуждена или «его» не возбуждаю, то вовсе не горю желанием, то откровенно саботирую весь процесс, то чертом на «него» смотрю, то ежемесячная долбаная «грязь» в трусах, то я кричу, то я не так «ему» подмахиваю, то даже не стараюсь и страстью не пылаю, то я — тугая нерастраханная тварь. Только с тобой, Смирнов, только с тобой, я почувствовала себя по-настоящему желанной. Просто женщиной! Твое желание, влечение, а иногда и откровенная похоть заставили меня корчиться в крепких мужских объятиях, постанывать и при накатывающем наслаждении всегда кричать. Я не знала, что так может быть или что это мужчин дико возбуждает. Секс до тебя был… Моим физическим наказанием, расплатой за денежную премию или аванс, за карточку, выделенную на пропитание, за починенный кран, за оказанную услугу, за милостивый как будто бы собачий выгул в город, за то, что я вообще дышала и в комнате, а не на улице, жила.
Затуманенным взглядом рассматриваю его голую грудь и застываю на очень маленьких, но идеальных, пуговках-сосках.
— Хочу попробовать, — широко раскрываю рот и прихватываю губами мелкий круглый выступ.
Смирнов шипит и прикрывает глаза.
— Ты — горячая штучка, одалиска. Тво-о-о-ю мать! Ты что творишь? А-а-а?
Пока он медленно отходит от вызванного моими действиями наваждения, я бережно накручиваю шелковистый волос на его груди на свой указательный палец и одновременно с этим продолжаю «шарик-шишечку» сосать.