Любовь хранит нас
Шрифт:
«Климова, зараза, я тут, я дома. Выходи встречать!».
Двери раздвигаются, я медленно выплываю наружу. По-моему, от все-таки присутствующего страха я немного протрезвел, по крайней мере, походка стала более чем уверенная, а окружающая обстановка перед глазами не сильно мельтешит и больше не плывет. Подхожу к нужной двери и вместо того, чтобы нажать звонок, прикладываюсь ухом и прослушиваю то, что там, за этой дверью, происходит. Там… Тишина! Похоже, что своим внезапным появлением я разбужу ее. Смотрю на время — только половина десятого! Нормально,
«Она там не одна?».
Щелчок замка, слегка приоткрытая дверь, женский сонно-удивленный взгляд и тихий возглас:
— Алексей?
Ольга в смешной… Что это на ней? Пижама? Распашонка для тех, кому уже «немного за»? Да без разницы! Главное, что ей идет. Красивые, а главное, голые босые ноги сейчас острыми коленками смотрят прямо на меня. Я демонстративно рассматриваю всю ее фигуру в целом, как будто бы оцениваю, затем удовлетворенно хмыкаю и начинаю борзоту и наглость выдавать.
— Здравствуй, таинственная незнакомка, — подпирая дверной косяк плечом, произношу стандартное приветствие. — Встречаешь у порога — мне так приятно, солнышко. Ждала? Не поцелуешь путника?
— Добрый вечер, — царевна Несмеяна отвечает. — Нет! И… Нет.
— «Нет» — всегда и на любой вопрос. Что странно, ведь в противоположном слове меньше букв, его произносить намного легче, — ухмыляюсь, храбрюсь и одновременно с этим пытаюсь унять откуда ни возьмись появившееся дрожание кистей рук. — Что с тобой, изумруд души моей?
— Я занята, у меня есть дела. Чего ты хочешь?
— Предложишь переночевать? Там, на коврике, буду сторожить тебя, как верный цепной пес, — строю ей глаза и даже по-собачьи подвываю. — У-у-у-у! А? Я места много не займу. Кормить не обязательно — свой ресторан имеется. Друг накормит и внимательно выслушает, поэтому…
— Нет.
А я ведь все равно войду. Мне нужно где-то спать! Напираю всей массой и проталкиваю гибкое желанное тело внутрь. Дверь с треском закрываю и мастерски ловлю чуть не навернувшуюся с миниатюрной коридорной полочки какую-то женскую фигню.
— Ты обалдел, Смирнов?
— Есть немного. Все из-за тебя, — тычу указательным пальцем ей в лицо. Стаскиваю обувь и со шлепком опускаю на пол свою дорожную сумку с немногочисленными вещами.
— Я тебя не приглашала…
— И не пригласишь ведь? Да? Никогда-никогда? Не дождусь? Сдохну, а так и не услышу: «Алешка, я хочу тебя».
— В правильном направлении мыслишь.
— Ты — плохая актриса, одалиска. Очень плохая, никудышная, из того самого провинциального сгоревшего театра…
— Тебе пора домой, Алексей.
— Мой дом здесь, и я останусь тут. С тобой! С тобой! — намерение выкрикиваю ей в лицо. — Мне некуда идти, а у тебя — пустая одинокая квартира. Ты же добрая самаритянка, вот обогрей и приголубь.
— Нет.
—
— Смирнов! — рычит зараза.
— Это я! — оборачиваюсь и продолжаю свое движение задом. — Что ты хотела, изумруд?
— Хватит паясничать. Тебе пора домой. Слишком поздно.
— Завтра же суббота. Какая разница, когда вставать! Мне кажется, у тебя куриная слепота, малыш. Я прав, солнышко? Ну, не расстраивайся, это не беда! Зато у меня зрение на все сто процентов. Продержимся на моих двоих, не переживай.
— Ты! Ты! Алексей, перестань! — она вскрикивает и останавливается в коридоре. — Ты!
— Ну, что я? Что? — прекращаю свое победное шествование, и теперь к ней не спеша иду. — Что ты хочешь? Ну? Что опять не так? Ты злишься, солнышко? Бесишься, душа моя? Ну, выскажись, в конце концов, и кончим этот бесконечный торг. Оль, я так больше не могу — терпение, увы, не железное, я не выдерживаю — херню творю. Ты ведь за каким-то хреном изощренно мучаешь меня, а я…
А вот такого я не ожидал! По-моему, слегка оглох, потом ослеп и потерял пространственную ориентацию! Что это было? Не пойму. Пощечина? Она меня ударила? А за что?
Ольга взвизгивает, отскакивает и странно жмется в угол, прикрывает голову руками и шепчет:
— Извини меня, извини меня. Извини… Меня.
Боится? Я что, ее пугаю? Твою мать! По-моему, теперь я протрезвел. Подхожу к ней и бережно снимаю с женской головы тоненькие смуглые ручонки, пытаюсь заглянуть в ее лицо.
— Мне не больно, а ты все правильно сделала, одалиска! Заслужил ведь — не отрицаю! А если хочешь или руки чешутся, то ударь еще. Оль? Ты чего?
Она так сильно зажмурилась, что потеряла все свои густые щеточки-ресницы. Их просто нет — я вижу одно сплошное дрожащее глазное полотно.
— Олечка, — шепчу и пытаюсь обнять девчонку. — Ну, ты чего? Иди сюда.
Щека горит, остатки вискаря еще играют, Климова всхлипывает и эпилептически дрожит.
— Переживаешь, как мы тут с тобой уживемся? Не стоит! Я места много не займу. Слышишь, одалиска? Я — компактный, хоть и чересчур большой, — обнимаю ее за плечи и плотно прижимаю к себе. — Буду помогать по хозяйству — все умею. Ты же знаешь, кто мой отец? Пожарная закалка, одалиска. Три мужика в одном доме для бедной отцовской крохи — тот еще пожарный квест. Но мама как-то выжила, все вынесла и нас, дебилов, отлично воспитала, так что…
— Ты — идиот, Смирнов?
— Есть немного, — ухмыляюсь и утыкаюсь носом ей в макушку. — Лаванда? Волосы пахучие! Лаванда ведь? Одалиска, ну, ответь!
— Алексей! — бурчит.
— Лаванда же?
— Это розмарин и пассифлора, — бухтит под нос.
Твою мать! Что это за хрень?
— Вкусно пахнет, — раскатываю морду в чеширской улыбке. — Зашибись!
Она так близко что кровь уже играет, а я ее пытаюсь всего лишь в щеку поцеловать:
— Не надо, — шепчет, но яблочки свои не убирает. — Не надо… Алексей.