Любовь хранит нас
Шрифт:
На последнем выражении, по-моему, все сразу замолкают и начинают обдумывать, что означает эта нежность по отношению ко мне. Господи! Он все испортил и сдал нас с потрохами. Когда вернемся домой, я его прибью.
Слышу, как прочищает горло старший Смирнов, как Антонина Николаевна смешно и тяжело вздыхает, как Алексей, по-видимому, все-таки «краснеет». Еще разок пытаюсь выкрутиться и… Вуаля!
Смирнова находится рядом с Максимом Сергеевичем и держит его, как в детском садике, за руку. Алексей не отпускает меня, хоть и внезапно разрешает убрать со своей груди лицо.
—
Он резко замолкает, как будто теряет нить своего повествования, смешно бледнеет-зеленеет, очевидно смущается и переводит неуверенный взгляд на свою жену, которая, как верная боевая и настоящая подруга, сразу же приходит ему на помощь.
— От пищи! Воздержание от пищи, от восполнения энергетического жизненного баланса. Ты это хотел сказать?
— Ну да. Что-то типа того!
Весь наш ужин проходит в спокойной, я бы сказала, очень интимной обстановке. Мужчины развлекают — травят профессиональные байки, безобидно подкалывают друг друга, даже вспоминают острыми словами отсутствующего за столом Сергея Смирнова, несколько раз проходятся по Шевцовым, с которыми я близко не знакома, скорее даже слишком шапочно — на похоронах видела Юрия Николаевича, как сослуживца моего отца, с супругой, потом всплывают Прохоровы, а потом какие-то Петровы. Максим Сергеевич мгновенно замолкает, а Антонина Николаевна сжимает его руку и перекрещивает их пальцы. Замечаю, как гладит его по предплечью и что-то тихо как будто в сторону говорит. Лешка тоже мгновенно немеет и суетится беспокойным взглядом по столу.
— Алеша? — шепчу.
— Угу.
— Что с тобой? Что такое? Что-то случилось? Что произошло?
— Все нормально, — он смотрит на меня с кривой улыбкой на своем лице. — Это никак не связано со мной, Оленька. Никак. Это из прошлого и очень личное. Не обращай внимания. Отец сейчас успокоится.
— Хорошо.
Я ведь знаю про тайны. Все и даже очень хорошо! Поэтому стараюсь не заострять на этом свое внимание, рассматриваю взрослую пару и их образцово-показательное отношение друг к другу. Больше ничего! Я ведь сама соткана из не очень приятных жизненных моментов. Взрослеем и навешиваем на себя, абсолютно не стесняясь, грехи, как дорогие ордена.
— Не будем об этом, родной, — Антонина Николаевна шепчет мужу в щеку. — Все уже прошло.
— Шевцовы, Оль, это родители Максима — бабушка с дедушкой моей крыски, а Прохоровы…
— Родители Нади?
— Приплыли! Вот ты всех и знаешь! Влилась в когорту отщепенцев, душа моя, как речка в бурное море.
— А Велихов? — укладываю кусочек аппетитного пирога, медленно разжевываю и продолжаю пространными разговорами отвлекать Алексея.
— Увы, последний не из нашей пожарной системы, — он разговаривает со мной, но все-таки поглядывает на отца, сосредоточенного на чем-то важном, — значит, дебил, и нам, естественно, по духу не подходит. Если серьезно, то это лучший друг Зверя по его детско-юношеским дням. Они
— А Сергей? — улыбаюсь, подловив его недоумевающий взгляд.
— В смысле? Я уже говорил, он — мой родной младший брат, живущий хрен знает где. Богема, жуткий прожигатель жизни, кутила, бабник, пофигист, долбодятел и бессовестная тварь.
— Он ведь музыкант.
— Оль, это типа хобби или очередной способ позлить отца. Сергей задроченный ботаник-вундеркинд с тяжелым характером и с адской внешностью. Женщины прутся от таких, как он, ведь у него красивые зеленые глаза. Летят, как мухи на дерьмо, потом основательно вмазываются, как в ту самую единственную партию, а он, щедро попользовав бабенку, отползает удовлетворенный. Короче, как говорят, и был таков!
— Леш… Это очень грубо! Ты говоришь о своем брате.
Алексей без конца поглядывает на отца и мельтешит глазами на встревоженную Антонину Николаевну.
— Он — Смирновский мужчина-вамп. К тому же, у него много талантов, как, впрочем, и неприятностей, он даже диссертацию писал. Последнее, чтобы мать порадовать, а затем достать. Но не защитил, лень документы было оформлять и… Солнышко, он — провокатор! Редкостная дрянь!
— Я про то, что он не из вашей компании. Раз не пожарный…
— Серега — лейтенант из той самой гражданской службы, но там, — он направляет обеспокоенный, скорее даже встревоженный взгляд на Смирнова старшего, — кое-что другое. — Оль, пожалуйста, — он резко замолкает и быстро переводит на меня свой взгляд, — давай пока не будем про Сережу. Тем более здесь, при родителях. Пойми, пожалуйста, они его сто лет не видели. Есть колоссальные размолвки, и масса неприятных моментов. Я бы сказал, что старикам слишком тяжело вспоминать.
— Хорошо, Лешка, я не буду. Извини, пожалуйста, что влезла.
— Нет-нет, там, — я вижу, как он старательно подбирает слова, — его самоуверенность сыграла очень злую, скорее гнусную, и, к сожалению, непоправимую смертельную шутку с окружающими людьми. Сергей вышел чистеньким, а отцу пришлось разгребать. Родители еле выкрутились из неприятностей, а Серый… Оль, он был под следствием и проходил освидетельствование на психическую вменяемость — авторитетно признали чересчур здоровым и очень здравым, но зловредным чуваком, в двадцать-то лет. Серж отказался от адвоката, мол, сам решил доказывать свою невиновность. Пришел с повинной в полицию с настойчивым желанием оправдать себя!
— Доказал? Оправдал?
— Батя постарался, и дядька помог…
— Кстати, что с крестинами, Алексей? — Максим Сергеевич вздрагивает, отходит от внезапно накатившего эмоционального ненастья, упирается локтями в стол, скрещивает ладони и укладывается на них своим небритым подбородком. — Ты соскочить решил? Юрка бесится и требует над тобой расправы. Сын, прости, но я другу обещал, что отдеру тебя своим ремнем. Придется выполнять!
— Опять откладывается, — Алексей, вальяжно развалившись, откидывается на спинку стула.