Любовь и ненависть
Шрифт:
чудовищная провокация. Я был очень взволнован и просил
девушку доложить товарищу Армянову обо мне. Это была
добрая девушка, образец технического секретаря. По моему
виду она догадалась, что произошло нечто серьезное. Она
взяла листок бумажки и написала: "С. С.! Врач Шустов
Василий Алексеевич сидит в приемной. Просит принять по
неотложному делу". Потом скрылась за дверью с табличкой:
"Товарищ Армянов С. С." Вышла веселая,
– Семен Семенович вас примет. Ждите. Там у него два
товарища, но они, кажется, уже заканчивают разговор.
Посидите, посмотрите газеты.
Мне не сиделось. Я ходил по комнате, стараясь
собраться с мыслями. Как мог мой партбилет оказаться в
ресторане и именно за моим столиком? Вот главный вопрос,
на который я искал ответ. И на одну минуту попробовал стать
на точку зрения Лапиной: а что, если я действительно, когда
доставал бумажник, чтоб расплатиться с официанткой,
случайно обронил партбилет? Нет, это исключено: партбилет
лежал в другом кармане. И потом, эти трое неизвестных взяли
именно партбилет и не тронули бумажника, хотя я отлично
помню, как рука налетчика обшарила оба кармана.
Размашистыми мужскими шагами в приемную вошла
Лапина и, не взглянув на меня, скрылась за дверью кабинета
первого секретаря: очевидно, товарищ Армянов пригласил ее в
связи с моим делом. Через минуту из кабинета вышли двое, и
вскоре затем меня пригласили к товарищу Армянову. Семен
Семенович был чем-то огорчен и расстроен, но поздоровался
со мной любезно, предложил сесть и попросил рассказать все,
что случилось со мной в тот вечер. Слушал внимательно,
изредка бросая на Лапину многозначительные взгляды, в
которых, как я заметил, скрывался легкий упрек. Закончил свой
рассказ я твердым убеждением, что это была заранее
продуманная провокация и ее организаторы точно знали, когда
у меня с собой будет партбилет.
Армянов перебил меня неожиданным откровенным
вопросом:
– Если ваше предположение о преднамеренной
провокации справедливо, то невольно напрашивается вполне
логичный вопрос: а в ресторане в этот вечер вы оказались
тоже неслучайно?
Я был поражен: до сего времени такая мысль мне и в
голову не приходила. Дина?.. Нет, этого не может быть. Это
было бы слишком. Я не нахожу слов, чтобы ответить на круто
поставленный вопрос, как снова слышу:
– Менаду прочим, вы не поинтересовались, на самом ли
деле у Шахмагоновой был тогда день рождения? Это очень
важно. Нужно во всем
– Я и обращаюсь к вам, Семен Семенович, с
единственной просьбой - провести тщательное
расследование, - волнуясь, проговорил я.
– Хотелось бы знать,
кто нашел билет, кто сидел за нашим столиком после того, как
мы ушли из ресторана. - Я перевел взгляд с Армянова на
Лапину и закончил с определенным намеком: -
Беспристрастное расследование, без предвзятых выводов и
поспешных решений, необоснованных обвинений.
Армянов понял мой намек:
– Поспешность в таком деле особенно опасна. Можно
наломать таких дров... Словом, разберемся, Василий
Алексеевич.
На этом разговор не окончился: Семен Семенович
поинтересовался работой в клинике, спросил, между прочим, о
взаимоотношениях с главврачом. Я отвечал кратко,
односложно, не желая отнимать его время.
Не скажу, чтоб разговор с Армяновым меня окончательно
успокоил, хотя мне все больше и больше нравился этот
человек. На душе оставались тревога и смятение. Его намек о
том, случайно или неслучайно я оказался в ресторане после
партсобрания, поселил во мне смуту, оставил горький осадок.
Из райкома я поехал в клинику и первым делом через отдел
кадров выяснил, что день рождения Дины будет лишь через
полтора месяца. Хотелось немедленно поговорить с
Шахмагоновой на эту тему: как же, мол, так, в чем же дело, к
чему такой обман? Но я воздержался - сделать это никогда не
поздно. А в райком все же позвонил и попросил секретаршу
доложить Семену Семеновичу дату рождения Шахмагоновой.
Хотя сам этот факт не давал оснований считать старшую
сестру причастной к провокации - а я теперь был убежден, что
история с партбилетом была именно провокацией, - но я все
же как-то настороженно стал относиться к Дине, вспоминал и
анализировал ее разговор за бокалом шампанского. Мы
танцевали с ней, потом она отлучалась. Но это вполне
естественно: я же не могу утверждать, что отлучалась она,
чтоб позвонить тем троим, которые напали на меня, и
сообщить, что мы скоро уходим из ресторана. Все это,
конечно, мой тайный домысел, не подлежащий оглашению,
предположения взвинченной фантазии, и не больше.
В клинике меня ждала неприятность: состояние
Захваткиной не улучшалось, а напротив - она чувствовала
острые боли, швы не заживали, начали гноиться, держалась