Любовь и ненависть
Шрифт:
мне бежать за границу вместе с ним, чтобы делать бизнес на
вакуумтерапии. Я вышвырнул его тогда из кабинета, а он как ни
в чем не бывало, чувствуя свою полнейшую неуязвимость -
разговор происходил с глазу на глаз, - пригрозил мне: сотрем и
уничтожим. Мол, метод твой останется, но пользоваться им
будут другие, а не ты. Я до сих пор не знаю, правильно ли я
тогда поступил, никому не сказав о гнусном предложении
Пайкина. Я так
слов и объявит меня клеветником. Теперь на собственной
шкуре прочувствовал, что пайкины слов на ветер не бросают.
О, они отлично овладели оружием клеветы и инсинуаций,
знают сатанинскую силу этого оружия. Для того чтобы облить
человека грязью, особого труда не требуется. Но попробуй
потом очиститься от этой грязи. А что я противопоставил
Пайкину и К°? Отрастил на душе панцирь и надеюсь с его
помощью выстоять в горделивом одиночестве? Впрочем,
насчет одиночества - это я зря. У меня есть друзья. Тысячи
друзей по всей стране. Прежде всего люди, которым я вернул
здоровье. Потом - врачи, сотни, а может, тысячи врачей,
которые уже сегодня лечат людей моим методом. Где-то дома
в столе хранятся их трогательные благодарственные письма. В
них я черпаю духовные силы, они для меня живой родник
народной поддержки. И я верю: окажись я в беде, ну,
предположим, в нужде, если пайкины лишат меня работы,
тысячи моих незнакомых и знакомых друзей придут мне на
помощь. Вернее, пришли бы, потому что практически они не
узнают о моей беде. Кто из них может догадаться, что врач
Шустов, затравленный авантюристами, уволенный с работы,
без гроша в кармане, работает над усовершенствованием
нового метода лечения болезней? И не только трофической
язвы. А экзема - этот страшный недуг. Уже двенадцать
человек, пораженных экземой, я излечил своим методом.
Кстати, вернее, совсем некстати экзема настигла моего друга
Аристарха Ларионова. Буду лечить.
Меня обвиняют, что выдаю свой метод за панацею от
всех болезней. Это неправда. Но все возможности метода еще
не раскрыты и не изучены. Ведь кроме трофических язв я
излечивал рак кожи, экзему, параодоноз - заболевание тканей,
окружающих зубы, четырнадцати человекам восстановил
волосы. Метод вакуумтерапии находится в самой начальной
стадии, еще предстоит большая, напряженная работа, и не
одного человека, а многих коллективов. Дадут ли мне
возможность спокойно работать? Прав мой отец: самый
опасный враг тот,
Пайкин. Уволенный из клиники за взятки и мошенничество, он
занялся частной практикой. Недавно его имя промелькнуло в
печати: был фельетон о компании шарлатанов, "изобретших"
противораковое средство и получивших на этой афере крупные
барыши. На поверку их "элексир" оказался бесполезной
подкрашенной водичкой. Жуликов разоблачили, по закону их
надо было бы судить. Но в журнале "Новости" появилось
письмо группы деятелей: два писателя, один художник, один
артист, два персональных пенсионера, доктор физико-
математических наук (и, между прочим, ни одного медика).
Почтенные авторы вставали на защиту Пайкина и К°,
голословно объявляя их новаторами, а явное шарлатанство -
смелым поиском, при котором неизбежны ошибки.
Вот с какими грустными думами я возвращался домой в
этот вечер.
У нас был гость - старый фронтовой друг отца, полковник
в отставке, Герой Советского Союза Кузьма Антонович
Бабешко. Бывал он у нас не часто, отец мой искренне любил и
высоко ценил этого седого семидесятитрехлетнего, но еще
подвижного, шустрого старичка за его прямой, часто резкий
характер, за твердость убеждений, за негаснущий жар души и
кристальную честность. Их сближала и связывала не столько
совместная фронтовая служба - Бабешко командовал
артиллерийским полком в той самой армии, где отец был
начальником политотдела, - сколько то внутреннее общее, что
мы называем родством душ. У них были общие заботы и
тревоги, и если отец уходил от мучивших его сомнений в
общественную работу и там, в общении с людьми, находил
удовлетворение и относительный душевный покой, то Бабешко
весь остаток жизни своей посвятил розыскам героев военных
лет. Ему хотелось знать, как сложилась их судьба после войны,
что с ними стало, каковы их дети, получились ли из них
достойные наследники чести и славы своих отцов. Он
обобщал отдельные факты, проводил интересные
наблюдения, делал любопытные выводы.
Еще из - прихожей я услышал их громкие яростные
голоса, поймал отрывки какого-то спора:
– Ты подумай, Макарыч, до чего дошло: выступал я в
институте в День Советской Армии двадцать третьего
февраля. Ну, все было хороню, как и должно. В перерыве в
фойе подходит ко мне один хлыщ этакий, волосы на затылке,