Любовь и ненависть
Шрифт:
Операцию, длившуюся более трех часов, Захваткина
перенесла мужественно. Эта седая, костлявая женщина с
впалыми спокойными глазами довольно натерпелась в своей
нелегкой жизни, терпение вошло в ее характер. Говорит, что
вначале, когда я удалял пораженную ткань, разумеется при
анестезии, она ничего не чувствовала, а только уж потом, под
конец, "немножко было больно", - это когда я обрабатывал
рану вакуумаппаратом. Сделал пересадку кожи,
бинты. Захваткину поместили в палату. Теперь нужно было
ждать. На другой день после операции Захваткина чувствовала
себя удовлетворительно. Вечером у нас было партийное
собрание, очень непродолжительное: коммунистов ознакомили
с одним документом ЦК.
После собрания я зашел в десятую палату. Захваткина
дремала, и я не стал ее беспокоить. Оделся и направился
было домой. В вестибюле столкнулся с Диной Шахмагоновой,
которая тоже выходила из клиники. Она была одета в
демисезонное пальто светло-зеленого цвета с черным
каракулевым воротником, как всегда, элегантна и
обворожительна.
– Вы сегодня задержались в клинике? Почему? -
удивился я.
– Да так, домой не хочется идти, - с каким-то загадочным
намеком ответила Дина и метнула на меня такой взгляд,
который требовал с моей стороны нового вопроса.
– Что-нибудь случилось, Дина Михайловна?
– Маленькое происшествие, - ответила она и
рассмеялась с доверчивой игривостью ребенка. Черт возьми,
она умеет перевоплощаться как-то уж очень естественно, без
очевидной нарочитости! - Сегодня мне исполнилось ровно, -
продолжала она, вдруг погасив улыбку, - нет, не скажу, уж пора
умалчивать о возрасте.
– В таком случае я от души поздравляю вас и очень
сожалею, что не сделал это раньше, скажем утром, одним из
первых, - заговорил я, пожимая ее крепкую горячую руку.
– Спасибо, Василий Алексеевич. Вы и так поздравляете
меня не одним из первых, а первым и единственным.
Родители мои забыли поздравить, сослуживцы не знают, когда
я родилась, а друзья не помнят. Обидно. У меня даже было
желание пойти одной в театр или в ресторан и отметить. К
сожалению, для женщины такие варианты исключены.
– Что ж, я вполне одобряю ваше желание и рад буду
составить компанию в качестве первого и единственного гостя
на вашем семейном торжестве. В театр мы опоздали, а в
ресторан как раз успеем. И отметим день вашего рождения
хорошим ужином.
Вот таким образом мы оказались с Диной Шахмагоновой
в ресторане "Будапешт". Правда, прежде чем попасть в него,
нам
огорчительные слова: "Мест нет", хотя день был обычный,
будничный. Вообще попасть в Москве в ресторан вечером, да
еще в субботние и праздничные дни, дело, как говорят, весьма
проблематичное.
Мы заняли маленький двухместный столик за барьером у
стенки, заказали не устриц, нет: на закуску ветчину с хренком,
семгу с лимоном, а на второе шампиньоны в сметане. Пили
шампанское, болтали на самые отвлеченные, нейтральные
темы, преднамеренно избегая касаться нашей клиники.
Правда, еще в пути Дина сообщила подлинную причину своей
задержки в клинике после работы: ее беспокоила Захваткина,
самочувствие которой было ниже удовлетворительного.
Больная жаловалась на нестерпимые боли всей ноги, которая,
по ее словам, "огнем горит". К вечеру у нее поднялась
температура до тридцати восьми градусов, больная стонала и
говорила, что она уже не вернется домой, здесь и умрет. Перед
самым концом партийного собрания Захваткина уснула, и тогда
Дина решила уходить домой и, конечно, случайно встретилась
со мной в вестибюле. Случайно или нет, но я был рад этой
встрече: мне приятно было отметить хотя бы ужином ее день
рождения и доставить ей радость.
Если в начале ужина Дина вела себя то настороженно-
сдержанно, то преувеличенно весело, после того как я заказал
вторую бутылку шампанского - она пила охотно и до дна, -
настроение ее заметно изменилось. Что-то дерзкое, с вызовом
появилось в ее тоне, в манерах, какие-то холодные злые
блестки сверкали в глазах, и, казалось, она хотела подчеркнуть
свое превосходство, показать свой сильный, "отчаянный"
характер. Она упрекала меня в неумении жить, в аскетизме,
который в наш век кажется банальным, потому что человек
создан для наслаждений, что я сам себя добровольно лишил
радостей жизни, обрек на прозябание. И дело не в моей
холостяцкой жизни - она даже убеждала меня не жениться
никогда, сама она тоже решила не выходить замуж, потому что
брак, по ее словам, вовсе не обязательное условие для
счастья, которое она видит в наслаждении. Она говорила, что
я мыслю старыми, отжившими категориями, такими, как долг,
совесть.
– Мы никому ничего не должны, - философствовала
захмелевшая Дина, хмуря широкие брови, отчего вид ее
казался внушительным, а слова весомыми. - Время