Любовь нам все прощает
Шрифт:
Женька резко тормозит передо мной, смущенно прячет взгляд, краснеет, покручивает пальцы, а затем под нос негромко выдает:
— Мне очень приятно, Сережа. Спасибо большое. Я тоже, — заикаясь, неуверенно продолжает, — передаю ей привет.
Убираю руку и уверенно произношу:
— Тебе привет от Жени.
Мать, кажется, захлебывается от счастья — я слышу, как она смеется и звонко благодарит.
— У меня занятия сейчас, сынок, поэтому я вынуждена откланяться. Позвонила просто для того, чтобы тебя предупредить, но, как оказалось, ты и сам
Она там что, по-моему, от счастья плачет?
— Мам, все в порядке? Ты чего?
— Угу-угу. Нервы, Сережа. Мне пора. Пока-пока.
Отключаю вызов, прокручиваю в руках увесистый мобильный брата, затем откладываю его на стол и двигаю к центру, подальше от опасного, манящего на неуправляемый свободный полет, скошенного края.
— Жень? — говорю в суетящуюся передо мной в поисках провизии женскую спину.
— Да-да, — не оборачиваясь, отвечает.
— Какие у тебя проблемы с малышом? Ответь только на этот вопрос. И все. Клянусь. Больше ни о чем спрашивать в рамках беременной темы не буду. Слышишь?
— Угу-угу.
И? И? И? Я ведь жду. Сколько? Три, четыре, пять минут? Какой-то блиц-опрос с утяжеленными дополнительными условиями? Что тут такого? Я веду себя похабно? Спросил о личном, чересчур интимном? Грубо прозвучал? Возможно, некорректно? Нагло или бесцеремонно? Есть оправдание на сейчас! Я чересчур волнуюсь, черт бы ее побрал.
Что должен чувствовать мужчина, женщина которого в очень интересном положении? Приятное волнение или неотвратимую беду? Одно из двух — тут вне всяческих сомнений.
— Это важно для меня, Женя. Ты не забыла…
— Сейчас уже никаких, Сергей. Все нормально, по сроку и в рамках моей конституции, — смотрит с улыбкой на меня.
Час от часу не легче? А это что еще означает? Нормально, но с оговорками! Может быть, нам не стоит с ней иметь детей?
— Он ведь здоров? — я должен быть спокоен, но не выходит, и да — я определенно завожусь. — Есть патологии, угроза для тебя? Что с ним? Я прошу тебя, не мучай. Быстро, резко, без сюсюканья. Сказала и отвела беду.
Она увиливает от ответа и, плавая по воздуху, пространственно фланирует по кухне — наклоняется, приседает, вытягивает утварь, ищет сахар, соль, специи, покачивая бедрами и напевая хрень под нос, направляется к холодильнику:
— Картошка с грибами, ветчина и тосты? Согласен? Или слишком легкий завтрак?
— Что-что?
Я разговариваю с женским задом, торчащим из морозильной кладовой. Прекрасно! Пока Женька возится с продуктами, я мягким шагом подбираюсь к ее незащищенным тыловым краям.
— Пожалуйста, — шепчу и, видимо, ее пугаю. — Женя! Женя! Женя!
Она подпрыгивает на месте, а потом хватается за бок, быстро поворачивается и зло подкатывает укрытые адской тьмой глаза.
— Врач настоятельно не рекомендовал полеты на том сроке, на котором я собралась назад. Услышал? Все! — смеется. —
— Зачем так испытывала мое терпение именно сегодня, а конкретнее — сейчас? М? Ответь, что за игры? — пытаюсь Женьку напугать, но, по-видимому, все-таки смешно выплескиваю типа негативную энергию.
— У меня проблемы с разговорами на эту тему — стесняюсь.
— Ты издеваешься сейчас? — прищуриваюсь. — Подгоняешь глупые оправдания. Стесняешься? Кого? Меня? Господи, Рейес! Мы ведь… У нас ребенок будет. Что с тобой не так? Когда? Когда ты научишься…
— Не специально.
— Очень обнадеживает тот факт, что твой садизм не преднамеренный. Я немного успокоился. Ура!
— Я нечаянно это скрыла, а потом вынужденно скрывалась. Хотела тебе сюрприз преподнести, а вышло сам знаешь как. О своей беременности, — я обхватываю ее за талию, легко приподнимаю и столбиком несу к столу, расположенному у окна, высаживаю бережно на гладкую столешницу, отодвигаю технику, приборы, сопя, вздыхая, с адским наслаждением раздвигаю ее ноги и становлюсь в гостеприимно распахнутый женский пах — жду. — Что ты делаешь? Я хотела завтрак нам приготовить… Сережа!
— Расскажи о нем, о ребенке — мне интересно. Как ты узнала? Как там жила? Немного о себе, о родителях, о братьях. Только без утайки! — вздергиваю подбородок и пытливо вглядываюсь в ее сейчас немного перепуганные глаза.
— Ты…
— Расскажи все. С самого начала! — выставляю руки по обеим сторонам от ее растекшегося аппетитного зада.
— Ты не хочешь завтракать? — подмигивает. — Не голодный?
Твою мать! Забыл! Черт со мной! Ее нужно покормить. Ни хрена пока что не выходит.
— Жень, — стаскиваю тело со стола и бережно приземляю на пол, — обещай! Прошу… После завтрака или во время… Как захочешь! Угу?
— Как ты говоришь, — поднимает указательный палец вверх, прикрывает один глаз, словно что-то важное припоминает, а потом тихо выдает, — клянусь!
Я верю!
Как мне следует себя вести с ней? Как с антикварной дорогой вазой, например, или как с маленьким ребенком, за которым нужен глаза да глаз, как со взрослой здравомыслящей женщиной или как с девчонкой, попавшей по моей вине в беременный впросак? Она плохо питается, как маленькая птичка — клюет из каждого салатника, везде засовывает свой нос и тоненькие пальчики. Отламывает хлеб, макает в вегетарианский соус, причмокивает, укладывая обработанный овощной подливой мучной кусок, затем, поглядывая на меня и слегка смущаясь, облизывает палец и прикусывает мягкую подушечку. Это пытка, что ли? Не могу. Выбрасываю свою руку. Резко, стремительно и непредсказуемо. Обхватываю будоражащую мое сознание ладонь и тот же палец погружаю себе в рот. У Женьки приоткрывается рот и вылетает сладкий слегка грудной: