Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Ты что сегодня делаешь?
— Отдыхаю от работы, от жизни, от козлов, баранов, озабоченных мужиков… Не прижимай меня!
Господи! Еще немного ближе — движение горячих губ по моей голой груди. Я ведь, и правда, сейчас позорно жалко и очень быстро кончу:
— Ш-ш-ш, чикуита, заканчивай влажность в моей квартире разводить. Пойдет несущая стена зеленой плесенью, а я этот цвет не очень-то люблю.
— Это, ик, ты, ик, меня, ик-ик, хр-к, довел…
Вот я божья тварь!
— Погуляем?
— Что-о-о? — пытается вылезти из моих таких себе
— Проведем день вместе. Свят к тебе привыкнет, ты ко мне, а я к тебе, — поймав злобное сверкание карих глаз, вношу поправку, — как потенциальной нянечке для мелкого. А что не так? У тебя семья?
По-моему, она все-таки ждет… Плату?
— Жень, забыл сказать. Огромное спасибо за бутерброды, за тот ужин, я давно так сытно вечером не ел.
— На здор-ик-овье.
Отходчивая, добрая! Сразу видно! Покладистая девчонка! Иначе лихие воспитательные кандибоберы моей матери не проходили бы на раз-два-три! Какой «крутой характер», Жень! Вернее, его частичное, нет-нет, не полное, отсутствие! Вот только полчаса назад она вообще не выносила мое тело, ругала почем зря, а сейчас… Трется щекой о строчку про «Салли, которая может подождать…»* и ласково щекочет мою сиську пушистыми ресницами.
— Мне надо к брату за детской едой, покормим маленького троглодита, а потом на целый день пойдем гулять. Куда захочешь или куда Свят потянет! В парк — значит, жопой травку мять, к зверям в клетки — скормишь им мое татуированное тело, кататься на аттракционах — это без меня, сладкую вату пожелаешь — будете с ребенком уминать, попкорн, мороженое… На выбор, чика! Ты как на это смотришь?
— У меня статья.
Душевно! Не уголовная, надеюсь? Хотя и так прекрасно знаю, чья в том вина!
— Я ведь могу помочь с этим, — наклоняю голову и прикасаюсь подбородком к ее макушке. — Слышишь?
— Ты…
Так! Сейчас, по-моему, сформулирует недоказуемое утверждение. Тут надо замолчать и терпеливо подождать.
— Ты как она, как твоя мать?
— Я это я, чика. Единственный и неповторимый. И, если честно, вообще не догоняю, о чем ты шепчешь?
— Ты как Антонина Николаевна.
Нет! Нет! Хотя… В некотором роде, да!
— Это важно для статьи и твоей тяжелой, практически беспрерывной каторжной работы? Я ведь не настаиваю на своем соавторстве, чикуита.
— Я немного посмотрела, что ты написал. Это нелюбительские закорючки. Я ведь сначала подумала, что ты издеваешься и просто чушь какую-то рисуешь, а там…
— Это прошлое, Евгения. Скажем так, — начинаю вставать с насиженного зада, — к нему возврата больше нет и стопроцентно никогда не будет. Мать в курсе — не настаивает, а я, чика, с некоторых пор абсолютно свободный от науки человек! Ясно?
Поднимаемся с ней вместе, друг друга рассматриваем, словно видим в первый раз, и медленно отходим на безопасное с дебильной точки зрения межполовое расстояние:
— Оденься, я очень прошу тебя, — шепчет и прикрывает заплаканные глаза.
Ох, да чтоб тебя! Подкатываю бельма и направляюсь с негромким
— Господи, — лепечет. — Обалдеть…
— Да, чика, по мне можно анатомию изучать. Желаешь ознакомиться с тем, что под широкими штанами скрыто?
Удаляюсь в комнату и уже не слышу ее совестливые причитания, зато задом ощущаю вибрации мобильного звонка.
Это братик! Точно — его ведь время! Это мой любимый Леха! Сейчас он мне пистоны в анус вставит и пару разиков искусно провернет:
— Доброе утро, старшенький! — бодро отвечаю.
— Тебя ждать или ты сподобился найти другое поле для кормежки? Новую дойную корову подогнал? Оля спрашивает…
— Твоя любимая жена беспокоится обо мне? Как это мило-о-о-о! — вытаскиваю белоснежную майку из комода и одной рукой натягиваю на себя.
— За мальчишку, Серый, только за мальчишку. И то, — прокашливается, — потому что мать настаивала, а сейчас…
— А сейчас пусть мелкий сдохнет с голоду? Так получается? Да? Он же типа не родной! Не Смирнов! Не сын великого Сергея! Да вы, черти, долбанные лицемеры, жадины и зажравшиеся лиходеи!
— Пасть закрой. Мы собираемся всей бандой в парк. Подумал, может пожелаешь к нам присоединиться. Все-таки предки укатили в свой дивный рай, а ты там один с маленьким ребенком. Не сойди только с ума, ты и так уже слегка пристукнутый, прибитый…
— Они поехали в мой дом, Леха. В мой, блядь, дом. Ты ведь обещал! Обещал, сука, — прикрываю трубку и рычу. — Мне нужно…
— С этим разбирайся сам. И да! Родители — не дети, имеют охренеть какое заоблачное право — отец плохо чувствовал себя, а мать истерики закатывала. И все, — Лешка хмыкает в трубку, — все, исключительно, любезный, все это… Только из-за тебя! Ты когда-нибудь угомонишься? Чем тебе сейчас жизнь не устроила?
— Мне нужны деньги…
— Должен наркокартелю? В борделе за оргию не заплатил? В баре за наливку не рассчитался? На хрена? Рэкет, вымогательство, рейдерский захват живой территории Смирнова? Так зачем тебе бабки, тем более что ты при состоянии, живешь с гонораров, концертики поигрываешь под настроение? В чем проблема?
Да уж, братец, тебе не понять!
— Ты конченый урод, Алексей Максимович. Мои проблемы — не твоего ума не дело, — стопорюсь посредине комнаты и замечаю, как аккуратно застелена моя кровать.
— Даже так? Ну так и не вмешивай меня! — шипит мне в трубку. — Идиот!
Тут чисто, убрано… Тут как-то посвежело, что ли? С чего бы это все?
— Куда конкретно? — на автомате продолжаю.
— Что? — Лешка рявкает.
— В какой парк? На набережную?
— Нет-нет, туда я ни ногой. Не терплю это место — комары и до хрена людей. В сосновый бор — там есть належанное место. Тишина, хвоя и мои девчонки — красота. Берем воду и еду, подстилку, крошек, их игрушки, машину и…