Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

— … хрустальной туфельки, — вставляю пять копеек, в качестве слабенького нравоучения и щелчка по носу недоразвитому Леше.

— … Но невелика потеря для девчонки — новый хвостик отрастит и в лапы к таким мохнатым душегубам больше не пойдет.

Сам с собою заливается и хохочет от своей дебильной шутки! Ха-ха-ха! Есть у братика одна очешуительная черта — его симпатичность, от которой бабы прутся, ну ни капельки не действует на меня — так бы по зубам и засандалил! Перед ХельСми неудобно, да еще эти вот молочные ребята. Сижу и молча глотаю все, что он говорит.

— Ты радуешься, что ли?

— Да пофиг, Серый. Ты настолько замаран

посторонними людьми и бабами, что даже свой собственный запах растерял, — он наклоняется ко мне и по-собачьи водит носом. — Ну, что я и говорил! Вот Лиза, вот Ира, вот Николь, вот Настенька, еще чуток Адрианы, конечно же, Алина, а вот Женей от тебя, прости за грубость, вообще не несет. Не тянет чистый шлейф, уразумел?

Это потому, что я собой ее еще не пометил! А будет подначивать на подвиг, могу с легкостью все безобразие организовать!

— Она тебе понравилась, что ли, Леша?

Старший хмыкает и поднимает уголок рта:

— Я ведь очень счастливо женат, братишка. Обожаю Ольгу, я за нее, сука…

Да помню я, как он… Страдал! Хоть, подлец, и не желает этого признавать. Сбежал от собственной любви аж за тридевять земель — ко мне, с понтом на чужбине счастья поискать. А потом в течение нескольких недель я вынужден был прислушиваться, не заскрипела ли в той братской комнате кровать? А если вдруг, то… Господи, я ведь уши ватой затыкал, подушку сверху на башку прикладывал, на такие многообещающие вечера с затраханным продолжением покидал этот содомический вигвам! Пока братец обхаживал свою будущую жену там, у меня, в Манчестере, я ютился за барными стойками лучших пабов и девиц легкого поведения на спор с поддатыми аборигенами соблазнял. Да, мой Лешка, безусловно, — самый лучший брат, но из-за его телесных радостей я в собственном доме старательно ходил на цыпочках, чтобы ненароком не потревожить гнездование двух ушлепнутых одним прекрасным чувством голубков! А сейчас он мне тут с умным видом нравоучения выписывает. Уж кто бы говорил!

Кошусь на братца злобным взглядом и ловлю его подмигивания и злорадную ухмылку:

— А мне кажется…

— Покрестись, старшой! У тебя, по-моему, телефон звонит. Надеюсь, что ХельСми приглашает нас на обед. Свят! — мелкий пытается повернуть головку. — Пойдем тетю Олю объедим! Помацаем ее третий номер, пока Алексей Максимович с ног до головы укомплектован твоей будущей невестой. Ксения! — племяшка пытается зафиксироваться взглядом — пока слабовато, но уже кое-что выходит. — Поддержишь будущего женишка! На стреме постоишь, пока он сисю пососет. А то все какой-то суррогат — рожки, соски, невкусные молочные смеси, законсервированное молоко… Что мой Свят — не человек, не мужчина, он не достоин? Пацан должен привыкнуть к женской груди, в конце концов! На будущее, малышка, чтобы, когда до дела, то, как говорится, знал, что делать и меня, как наставника, не подвел!

Ксюха ярко улыбается, а Святослав… Ревнует! Бьет руками, как крыльями — от всей своей детской неприкаянной души закладывает мне оплеухи по граблям:

— Спокойно, братец, я на твою даму сердца не претендую. Как с чувством юмора, пацан?

Похоже, точно так же, как и у кубинской фурии — стало быть, Н-И-К-А-К! Откровенный, без прикрас, голяк!

— Идем, — Леха отключает звонок и указывает кивком головы, что пора обедать, — там все готово. Они нас видят, но кричать не будут… Одалиска очень переживает за маленьких птиц в их чертов брачный период. Господи! Она меня

иногда просто поражает. Откуда? Откуда в этой голове родятся такие мысли?

— Любовь, да? Любовь, Смирняга? Люблю такой, как Бог создал. Со всеми недостатками, в болезни-здравии…

— Иди уже, Дон Жуан.

Да уж! Девчонки знатно расстарались. Великолепный стол! Продукты и заготовка — наша с братцем вотчина, а вот сервировка — полностью женская страда!

— Одалиска…

Смирняга поплыл и охренел, а я томным взглядом застыл на… Жене! Ей это домоводство, очевидно, очень идет. Из нее, по-моему, научный зверь, как из меня, скажем, оперный кастрированный певец! Она слишком мягкая натура для жутких прений в кулуарах, для научных задроченных семинаров, для бессмысленных докладов на симпозиумах, а вот для кофе-брейков между ними — девочка вполне сойдет. Она слишком женственная, нежная и тонкая натура, она… Господи, да ее мать распинала, а она там слезы выпускала. А то, что в тех бумажках писала, это же ода интеллектуальному трубадуру, но никак не строгий результат! Это куда меня сейчас понесло? Эта чика — ночная нянька Свята, девица на три, возможно иногда четыре «К». Стоп, Серый! Леха-Леха… Ну и сука же ты, старший братец! Кузнечный ты, интеллектуал!

— Выбирайте места, пожалуйста.

Что-что? Какие еще места? Муж с женой — дети рядом с ними, а мы…

— Можно я сяду с тобой? — осторожно трогаю ее руку.

Неожиданно! Просто тупо вырвалось! Само собой!

— Да, пожалуйста, — мило улыбается. — Я не против.

Она, не снимая радость с глаз, обходит скатерть-самобранку, на выбранном месте останавливается и медленно сгибает острые колени, а потом, как подкошенная, ими же укладывается на край импровизированного стола:

— Сергей?

Все! Блядь! Гомерический финал!

— А? Что?

— Можешь передать мне малыша?

Выкладываю, как будто из себя и на подносе, «отвязавшегося» Свята и усаживаюсь рядом с ней:

— Все в порядке? — прислоняюсь к женскому плечу губами и медленно подтягиваюсь к маленькому вздрагивающему уху. Рассматриваю серебряную кнопочку сережку и глазами провожу по обводку. Идеальный срез, словно выпилено фрезой отцом небесным без помощи человеческих рук.

— Да-да, спасибо. Что ты будешь?

То есть?

— Сергей?

У меня инсульт? Я ни хрена не вижу, не слышу, да я речь человеческую через букву понимаю, а что у меня в настоящий момент с лицом?

— Жень, давай лучше я за тобой поухаживаю, — хриплю и дергаю слова.

— Не откажусь. Можно тех бутербродиков и яркий салат. Его Даша, кстати, нарезала, — наклоняется к уху и в самый гиппокамп мне говорит. — Ты должен похвалить ее!

— М?

— Она ведь так старалась исключительно для дяди, то есть…

Для меня? Похоже, моя резкость, цинизм, дебильное чувство юмора, похотливость… Что там еще? Сошли на нет!

Оставшуюся часть дня проводим в праздных разговорах, играя в города, затем в какую-то фигню с угадыванием фильмов, затем «кто знает пять имен». Чего-чего? Я сижу на жопе у растянутого между двух тонких сосен гамака и аккуратно раскачиваю Женю с пацаненком. Лешка, уложив рядом с собой свой женский батальон, то и дело с прищуром поглядывает на меня.

— Армавир… Тебе на «Р», Сережа.

— Ростов, — как робот отвечаю.

— Волгоград, — Смирняга шустрый, он вынужденно за двоих играет — Ольга дремлет, Ксюшка спит, а Даша рисует пальцем на груди отца.