Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Спасибо, — одними губами благодарность выдаю.
Слава Богу! Фух-фух-фух! Избавились от жуткого общества двух незатыкающихся идиотов. Теперь стоим хохочем на лестничной площадке и дергаем друг друга за рукава.
— Да ты прирожденный конспиратор, чика.
— На себя посмотри, Сергей.
Когда она смеется… У нее глаза светлеют, что ли? Не пойму? Болотные, с оттенком древесины, или я цвета с утра не различаю.
— Жень?
— А?
Нет! Ничего! Не заигрывайся, идиот! Это всего лишь поездка за город, а не долгожданный секс. Ничего не
До Лешкиного дома вынужденно добираемся очень быстро — Свят жалобно канючит, Женя без конца оглядывается назад, хлопает его по брюшку и повторяет:
«Моя вина, моя вина! Надо было кашку сварить. А я… А я… А я…».
— Жень, перестань, пожалуйста.
— Он очень хочет кушать, Сергей. Это негуманно. Мы садисты. Это же мучение!
— Смотри, — останавливаясь возле дома брата, указываю на нужные открытые нараспашку кованные ворота, — вот его спасение! Там живет очень добрая одалиска Оля, которая любезно предоставит растущему организму пропитание. Он мужик, чика, он к таким вынужденным трудностям давно привык! Свят, ты как?
Мальчишка тут же прекращает слезную истерику и ищет мой взгляд в зеркале заднего вида:
— Будем кушать, брат?
Улыбается и шустро дергает руками, сочно чавкает, облизывается и брыкается ногами:
— Я-я-я-я-я-я!
— Все, чика, полный и безоговорочный порядок. Он уже смеется, знает ведь, куда приехал!
Пока Ольга любезно предлагает юному шалопаю теплый рожок, старший пристально рассматривает Женю.
— Заканчивай глазеть? — дергаю его за руку. — Это неприлично, Леха.
— Ты с ней в семью играешь, гад? — шипит и на меня не смотрит. — Обалдел?
— То есть?
— Похуже девку не мог выбрать?
— Ты…
— Зачем тебе она? — тычет нагло пальцем в спину чике. — Именно эта женщина? Ты…
— В чем проблема, брат?
— Да в тебе, урод.
Замечательно! То есть я… Нет, ни хрена не догоняю!
— Я тебе мешаю, Леша. В чем-то дорогу перешел? Ты тогда напомни, когда, где, при каких обстоятельствах, а то я, если откровенно, ничего в голове в последнее время удержать не могу. А писать на стикерах не для меня…
— Поиграешь — бросишь!
— Я, правда, не вкурил! — выпучиваюсь взглядом.
— Потрахаешь — закинешь! — подмигивает.
— Я… — отхожу подальше, закладываю руки в передние брючные карманы, тем самым приподнимаю полы иссиня-черного пиджака.
Опираюсь задницей на бортик стола и киваю головой, мол, сучий потрох, продолжай, коль начал!
— Найди, пожалуйста, другую. Скажем так, пока не стало слишком поздно. Она не для тебя. Очень уж, — брат зажимает переносицу и опускает голову, — порядочная, Сергей. Это видно! Не спрашивай, как, откуда, с каких-таких херов! Она не твоя клиентка, скажу проще, не на твой член! Ты…
— Иди ты, знаешь, куда, Леха. Приплел херню и радуешься, что так филигранно эпитеты подобрал! Она присматривает за Святом — все! На этом закончим! Хорошо оплачиваемая нянька у мальчишки, пока наши родители горюют за несостоявшимся
— Я ведь хорошо тебя знаю.
А вот это дудки! Никто меня вообще не знает, даже я сам себя… Один погожий день — я белый и пушистый заяц, а на второй — жуть, мрак, бушующий океан и адское похмелье, а на библейский третий — пухлый ангелок или любвеобильный агнец Божий, а потом…
— Ты очень сильно в этом заблуждаешься! Мне жаль, Алеша, — брат дергается — ему не нравится, когда я так с ним разговариваю, мол, чисто для жены, для матери, иногда для бати, но не для меня, — что ты ни х. я не знаешь про меня! — У тебя, похоже, гости? Ждешь кого-то? — киваю на площадку перед домом.
— Никого не жду, — старший оборачивается и через воздушную занавеску присматривается к машине. — Шевцов? Что-то случилось?
О! Начинается! Куда бы смыться отсюда? Юрий Николаевич Шевцов, закадычный друг моего великого отца, такой себе порядочный полковник — на том и спелась грозная пожарная рать, чрезвычайно специфически «обожает» меня:
«Ты мой недоразвитый сынок! Головная боль Максима! Тонина пята! Мальчишка с вавой в голове… Долбоеб! Козел! Пошел отсюда на хрен… Бегом! Кругом! Тревога, твою мать!».
Шевцов, скажем так, не в большом восторге от меня. И есть из-за чего! Он тот, кто в один прекрасный день моего мнимого «освобождения» отказался рапорт подписать — орал, как заведенный, в кабинете моего отца:
«Макс, перестань! — Подписывай, задира! Пусть идет! — Смирновы, вы нас так заколебали… — Да-да! — Кроха знает? — Мужские дела! — А, ну-ну! — Юрка… — Макс, это его блажь или твоя? — Его! — Из-за… — Подписывай и пусть валит на хрен. Вообще не надо было его аттестовывать. Он не наш… — Он ведь твой младший сын! Твоя задроченная кровь и Тонькина плоть! А ты! Макс… — Дисциплинарное, Юрок! Отлучка в премии. Привет Марине передай!».
— Юр, привет.
Слышу, как здороваются в холле, бьют по плечам, стряхивают пыль и утреннюю оторопь.
— С отцом все нормально, Лешка? Порядок?
— Да, все нормально. Что произошло?
— Там просто никого. Я только что от них.
— Решили покататься, отдохнуть от детворы, побыть наедине — родители уехали на выходные в тот дом на речке. Проходи, пожалуйста, не стой там…
Вот же сучья тварь!
Кривлю лицо и отворачиваюсь к окну. Знает же прекрасно про наши экстравагантные отношения и все равно тянет Юрочку в свой дом.
— Серый, смотри, кто к нам на утренник спонтанно завернул!
Придет тот день и час, когда я на хрен растерзаю брата! Прости меня, родная мать.
Я не поворачиваюсь, а Шевцов молчит. Протокол соблюден — пора, по-моему, прощаться:
— Как дела, Сергей?
М-м-м! Склоняю голову на бок, прикрываю глаза и все-таки встаю и разворачиваю к Юре свою дежурную улыбку:
— Ништяк!
Не изменился старый черт! Такой же, как и раньше! Сухой, поджарый, с понтом молодой.
Он подходит ко мне и протягивает руку — надо брать! У Юрки крепкое надежное пожатие!